Такси для ангела

— Ваше счастье, что они не умеют читать по‑русски! Иначе бы они не дарили вам трубку мира, а оставили бы себе на память ваш содранный скальп.

— Оставьте ее, дорогая Софья, — теперь к СС присоединилась и Теа. — Разве вы не видите, что она просто пытается оригинальничать?

— Что же ей еще остается? — Софья с остервенением затушила недокуренную сигарету. — Что же ей еще остается, как не оригинальничать? Иначе о нашей дорогой Минне все забудут. Ни одной статьи, ни одной рецензии за последние полгода! Тут не то что трубку закуришь, тут иголки начнешь загонять себе под ногти!..

— Да‑да, что‑то припоминаю, — Теа ехидно улыбнулась. — Вот уже полгода пресса молчит о госпоже Майерлинг. Что бы это значило?

— Только то, что пресса пребывает в немом восторге. От меня и моих книг, — огрызнулась Минна. И быстро сменила тему: — И почему мы уперлись в эту дверь, черт возьми?! Какой‑то маленькой паршивке пришло в голову, что оранжерея связана с отравлением, а мы эту галиматью поддержали! Попались на крючок! Стыдно, дорогие дамы! В конце концов, мы имеем определенный вес в обществе, нельзя же позволять так собой манипулировать…

— Ну, насчет галиматьи я бы поостерегся, — голова Чижа снова гордо вознеслась над папоротником.

— Это почему же?

— Здесь кое‑что есть. Кое‑что, что может пролить свет на тайну двери. Бросьте мне вашу перчатку, Ботболт! Лучше правую, так будет удобнее…

На то, чтобы стянуть перчатку с руки, Ботболту понадобилось некоторое время. Странная нерасторопность для лакея — если, конечно, его не вывезли из захудалого дацана в Притибетье пару месяцев назад. Интересно, чем он вообще занимался, прежде чем получил из щедрых рук Дымбрыла Цыренжаповича Улзутуева будку, миску и сахарный мосол?..

Через секунду перчатка оказалась в руке Чижа, а еще через секунду он победно поднял над собой кусок какой‑то ткани.

— По‑моему, это первая серьезная улика, — благоговейно прошептал он.

— И что же это такое? — заинтересовались дамы.

— Платок.

— Тоже мне, улика! — фыркнула Теа. — Может быть, он лежит там со времен братьев Райт, Блерио и первого перелета через Ла‑Манш…

— Исключено, — для бурята Ботболт был подозрительно эрудированным. — Строительство дома начато в 1993‑м, а закончено в 1995 году. У меня есть все бумаги…

— И что же это за платок, голубчик?

Софья — эта прожженная весталка храма правосудия — питала слабость к крохотным, невесомым и трепещущим, как крыло бабочки, вещицам, в просторечии именуемым уликами.

Чиж картинно поднес к платку свою импровизированную лупу.

— Та‑ак… Платок батистовый, хорошего качества, а в углу даже имеется монограмма.

— Какая же? — выдохнула Теа.

— Какая же? — выдохнула Софья.

— Монограмма… «ММ».

«ММ» — только одному из всех присутствующих в оранжерее людей сопутствовало это незатейливое сочетание букв.

ММ — Минна Майерлинг.

В оглушительной тишине послышался жалобный скрип кадки. Минна попыталась встать с нее — и не смогла. Пудовая грудь ее безвольно упала на живот, а лицо позеленело и приобрело восковой оттенок: теперь оно почти не отличалось от листьев фикуса, паривших над толстухой.

— Почему это вы на меня уставились? — сглотнув слюну, наконец прошептала она.

Некоторое время все сосредоточенно молчали.

— Потому что вы единственная среди нас, чьи имя и фамилия начинаются на букву «М», — подсказала несчастной Софья.

— Это ничего не значит… Мерилин Монро имела те же инициалы. И Мария‑Магдалина… И… и африканское восстание маджи‑маджи!

— Они‑то здесь при чем?

— Ни при чем! Так же, как и я…

Чиж разбежался и одним прыжком преодолел растительность, отделявшую пространство перед дверью от остальной оранжереи. Это был впечатляющий прыжок; такой впечатляющий, что Райнер‑Вернер присвистнул, а Дашка зааплодировала. По‑прежнему держа платок в руках, Чиж двинулся к Минне. И распялил его на всеобщее обозрение — кусок тонкого батиста; плотные, похожие на взбитые сливки, кружева по краям. И жирненькая красно‑черная монограмма в углу.

— Посмотрите, это не ваш платок?

Минна мелко затряслась.

— Ну, так как? Что скажете?

— Да… Это мой платок. У меня дюжина таких платков… Там, наверху, в комнате. Я всегда беру с собой платки, у меня хронический гайморит… И воспаление носовых пазух.

— Хронический гайморит, надо же! — не удержалась Теа. — А за весь вечер ни разу не высморкалась!

Минна перестала трястись и заплакала.

— Москва слезам не верит! — хмуро бросила Софья.

После этой фразы, больше приличествующей инспектору детской комнаты милиции, Минна была сломлена окончательно. Простодушно‑русское и так любовно вышитое «ММ» моментально превратилось в изысканный готический англицизм: «Mysterious Murderer» [25]. Стопроцентные североамериканские индейцы, орегонские собутыльники госпожи Майерлинг, были бы тронуты.

Очевидно, так думала не только я. Даже Теа проявила странную для беллетристки живость ума.

— «Таинственный убийца!» — с пафосом произнесла она. — Кажется, так назывался ваш первый роман, дорогая Минна?

— Да, но…

— А как бы перевели это название ваши друзья‑американцы?