Талант для ковбоя

Миша проснулся ни свет ни заря. Рассвет только занимался. Солнце стояло на низком старте и нехотя набирало обороты. Лениво потягивалось, перед тем как вынырнуть в новый день. Миша оглядел свое новое пространство, где ему предстояло жить. Небольшая проходная комнатка, между коридором и кухней. Места как раз достаточно, чтобы разместился диван, пианино и рабочий столик. Рядом совсем крохотная спаленка для матери. Сколько они здесь пробудут? Пройдут ли годы, или уже на следующий год он сможет… Дальше он запретил себе думать, побоялся сглазить. Нельзя сказать, что судьба не баловала его, но лучше не загадывать, не дразнить её излишними ожиданиями. Он считал, лучше один раз попросить у судьбы верняк, крупный куш, чем размениваться по мелочам. Откуда он взял эту идею, Бог ведает, может, как многие одаренные дети, интуичил. А был ли он на самом деле одаренным ребёнком? Он сам часто задумывался над этим. Вот и сейчас, перед тем как встать с дивана, который выделили ему в качестве кровати, он, вытянув вперед свои красивые и утонченные пальцы, снова задумался о своем предназначении. У него действительно были красивые руки. Длинные пальцы с мягкими, еще не натруженными долгой игрой костяшками. Тонкий мизинец, аккуратные лунки и блестящие ногти, размером почти во всю верхнюю фалангу. Руки явно не трудовые, да и не созданные для тяжелого труда. Любуясь своими пальцами, он легким движением наиграл в воздухе невидимую и только ему одному слышимую мелодию. Глядя на пианино, полуприкрыв правый глаз, он провел кистью, как будто смахивая с глянцевой поверхности за ночь налетевшую пыль. Он должен обязательно, во чтобы то ни стало вырваться отсюда. Эта обстановка явно не для него – живого, тонко чувствующего музыканта, почти со стеклянной, легко ранимой душой. Он бы и дальше так лежал, витая в облаках и наигрывая пальцами мелодии по воздуху, но на кухне упала кастрюля и вернула своим неблагозвучием в реальный мир, который требовал к себе нестерпимо. Пора вставать.

Сунув ноги в ветхие тапочки, он поплелся на кухню, на ходу поднял крышку пианино и сыграл пару аккордов, оповещая мир, что главный человек в семье проснулся. Сейчас мать от звуков встрепенется и что-нибудь придумает, задаст ориентир, и жизнь перестанет расползаться, как лизун, в нечто пугающе бесформенное и снова соберется в пучок.

– Встал? А я вот уже вожусь, – показывая на ведро с водой и тряпками, встретила сына на кухне мать. – Есть хочешь?

Миша, как все дети и мужчины, заходя на кухню, задрал майку и почесал живот.

– Съел бы что-нибудь.

– Надо будет сходить за хлебом, сына.

Миша поморщился. Только не это.

– Я не знаю, где здесь хлебный.

– Так я тоже не знаю. – Елена Дмитриевна села на табуретку. Она выглядела озабоченной. – Миша, ты знаешь, я всю ночь думала. Нам надо серьезно поговорить.

– Ма, может, сначала чай хоть попьём?

– Да-да, конечно. Я сейчас. – Она бросилась ставить на плиту чайник. – Здесь тугая колонка, пока сам не зажигай. Еще пожар устроишь.

Миша сел за пустой стол и увидел, что есть совершенно нечего.

– Ладно. Схожу за хлебом.

– Ты мой сынуля. – Елена Дмитриевна бросилась целовать Мишу в макушку. Он не сопротивлялся. Иногда ему приятна была мамина любовь и поддержка. А поддержка сейчас была нужна. Будучи по природе стеснительным, он ненавидел незнакомые места, незнакомых людей и выход на улицу. Но иногда в нем просыпалась даже не совесть, а порыв «сделать одолжение», как он сам это про себя называл. Ему нравилось «делать одолжение» матери, как будто таким образом он платил ей за то, что она живет его жизнью. Видя себя большим музыкантом, он не хотел быть неблагодарным.

ГЛАВА 3

– Будешь проходить мимо соседей, может, зайдёшь, узнаешь, где продуктовый?

Миша поморщился, но угукнул. С неохотой натянул на себя вчерашнюю рубашку, пропахшую сигаретным дымом и «Газелью», и мятые брюки. Гардероб был скудным. Хорошо, что зима ещё нескоро, и пару месяцев можно протянуть. Напоследок, еще раз погладив гладкие бока и зеркальные прожилки музыкального друга, Миша вышел во двор.

Оглянулся. Их дом был самым последним и самым сутулым на улице.

Ближайший соседский стоял метрах в пятидесяти. Это был добротный дом из сруба за высоким железным забором. «Наверняка во дворе злая собака, – подумал Миша. – Ненавижу собак». Миша робко постучал, но никто в ответ не выскочил и не бросился на него с лаем. Тогда он слегка осмелел и тронул дверь калитки. Она открылась. Просунув голову во двор, Миша крикнул: «Есть кто дома? Дома есть кто?». И тут появились собаки. Бесшумно из-за дома выскочили два тигровых мастифа. В два прыжка они пересекли ухоженные, покрытые гравием дорожки и оказались прямо перед Мишей. От страха он лишился дара речи и возможности бежать. Ноги буквально приросли к земле.

– Фу, фу, я сказал, – следом за мастифами из-за угла дома показался хозяин. Мужчина средних лет, в трико и белой майке. Легко поигрывая десятикилограммовой гирей, он направился к застывшему подростку.

– Ты чей? Что здесь забыл? Не слышу.

Мужчина подошел совсем близко: