Талант (Жизнь Бережкова)

- Творцом мотора является создавший его коллектив.

- Но кто же автор? Автор конструкции, несущий за нее ответственность? От этого вы не отказываетесь?

- Нет, товарищ Орджоникидзе.

- Можете ли вы объяснить, почему не возрастает мощность вашего мотора?

- Могу. Потому, что над ним неправильно работают.

- В чем же заключается неправильность?

- В том, товарищ Орджоникидзе, что нет единой конструкторской мысли в деле усовершенствования этого мотора. На заводе сменилось три главных конструктора. Каждый что хочет, то и делает. Нет единой воли. Организованного и направленного конструкторского творчества на заводе нет.

- И вас это совершенно не мучило?

- Мучило...

- Почему же вы, конструктор, не проявили энергии в борьбе за развитие вашего мотора? Оказывается, над вашей машиной по-всякому мудрили, губили ее будущее, а вы терпели.

- Товарищ Орджоникидзе, я написал много заявлений.

- Вас это не оправдывает. Что вы, не могли прийти ко мне? Кто мог вас остановить, когда дело шло о жизни или смерти вашего творения? Кто же будет заботиться о вашем детище, следить за каждым его шагом, если вы, создатель машины, молчите?

Мне нечего было отвечать, я не оправдывался. Серго продолжал мягче:

- Скажите, товарищ Бережков, вы смогли бы форсировать мотор?

- Да. Я глубочайше уверен, что если я сконструировал мотор, то мог бы его и форсировать.

- И вы взялись бы?

- Еще бы... В любую минуту готов.

Серго посмотрел на Новицкого.

- Не понимаю, товарищ Новицкий, почему вы все-таки не привлекли Бережкова к работе на заводе?

Лицо Новицкого казалось красным: на нем проступили мелкие склеротические жилочки. Под глазами набрякли мешки. Он твердо ответил:

- У меня, товарищ нарком, на этот счет были свои соображения.

- Выкладывайте их...

- Товарищ нарком, мне нужен на заводе сплоченный, здоровый коллектив. Мы, долго работавшие бок о бок с Бережковым, знаем его замашки. Он недисциплинирован, нередко ведет себя, как индивидуалист, как анархист, может разложить любой коллектив. Разумнее было обойтись без его услуг.

- Разумнее? Может быть, спокойнее?

Серго произнес это побагровев, вспылив. Он с грохотом отодвинул стул, поднялся, бросил карандаш, который полетел на пол, и, тяжело дыша, добавил:

- Воображаю, как чувствовал бы себя Бережков, работая у такого руководителя.

Выразительнее всего в лице Серго были глаза. Существует выражение: глаза метали молнии. Там, в кабинете, глядя на охваченного гневом Серго, я воочию увидел, что это не только пишется в книгах. Сдержав себя, он стал прохаживаться вдоль своего стола.

- Что же, товарищи, - наконец заговорил он, - будем подводить итоги. Мы разобрали серьезнейший, весьма поучительный случай. - Взгляд Орджоникидзе остановился на мне. - Товарищ Бережков сконструировал, изобрел, довел машину. Спрашивается: кто является хозяином, отцом этой машины? Вы, товарищ Бережков, ее отец. А вместо вас воевать за ваше детище приходится мне. Не правильнее ли взять и назвать мотор вашим именем? То есть именовать его не "Д-31", а "Алексей Бережков-31". Тогда всем будет понятно, кто является хозяином машины. Тогда и вы, товарищ Бережков, почувствуете свою ответственность.

Затем Орджоникидзе предложил принять решение: официально обратиться к правительству с просьбой о переименовании мотора.

- Может быть, кто-нибудь желает возразить?

Нет, возражающих не было.

- Главным конструктором завода, - продолжал Серго, - должен быть тот, кто является автором мотора... Товарищ Новицкий! Обязуетесь ли вы создать вашему новому главному конструктору необходимые условия для работы?

Теперь Новицкий заговорил по-иному:

- Разумеется. Все условия будут созданы.

- Смотрите... Верю вам в последний раз.

Вместо эпилога

Истекло два десятилетия. Самолеты Ладошникова, моторы Бережкова хорошо поработали в годы великой войны. В мирные дни страна узнала и имя Ганьшина: величайший скептик среди математиков дал в развитие трудов Жуковского теорию и расчет реактивного двигателя.

Как-то отнесутся они, столь маститые, прославленные работяги, ставшие уже старшим поколением авиации, к этой книге об их молодости?

Взяв с собой рукопись романа, я поехал к Бережкову. В прихожей меня встретила Валя, то есть, разумеется, Валентина Дмитриевна. Лицо ее, подсушенное временем, было, как всегда, приветливо. Однако она насторожилась, когда я протянул ей две объемистые папки, на каждой из которых было выведено: "Талант. (Жизнь Бережкова)".

- Что ж это? Еще один портрет?

- Разве такие работы уже были? Про Алексея Николаевича? - не без некоторого беспокойства спросил я.

- Бывали... - неопределенно ответила хозяйка дома.

Вместе со мной Валентина Дмитриевна прошла в просторную комнату с большим роялем. У рояля, перебирая клавиши, сидела худенькая девица, возможно, уже студентка. Валентина Дмитриевна представила ее:

- Наша старшая...

Тем временем в комнату вошел Бережков. Ого, он располнел, мой герой! Прихрамывающая походка стала грузноватой.

Я указал на папки, которые положил на круглый полированный стол.

- Алексей Николаевич, читайте... Требуется ваша виза.