Талант (Жизнь Бережкова)

Да, в тот давний морозный денек он тоже махал, сняв папаху, стоя на площадке удаляющегося последнего вагона, прощаясь с теми, кто провожал поезд. Это было в декабре 1919 года под Москвой, на станции Перово, где погрузилась на платформы, прицепленные к бронепоезду, первая эскадрилья аэросаней, выпущенных "Компасом". Да, да, этот самый Никитин, командир отряда, тогда еще очень молодой, принимал аэросани на Лефортовском плацу. Он, прозванный "Смерть Бережкову", вместе с ним, Бережковым, проводил учения, настойчиво требуя инструктажа. Потом погрузка. Метель. Колючие вихорьки снега, несущиеся по настилу. Пулеметы, уже установленные на санях, обернутые брезентом. Последние рукопожатия. Прощальные слова молодого командира: "Спасибо! Когда-нибудь, наверное, еще свидимся!"

Свидимся… Не раздумывая, Бережков вскочил в вагон. Футболисты, уже переодевшиеся, и сопричастные к команде любители футбола, главным образом заводская молодежь, тесно расположившиеся на сиденьях и в проходе, оживленно обсуждали перипетии матча. Бережков протиснулся к Никитину.

— Товарищ Никитин!

Тот неторопливо оторвался от окна.

— Товарищ Никитин! Андрей Степанович, если не ошибаюсь?

— Да…

— Здравствуйте. Привелось все-таки встретиться. Вы меня помните? Мы строили для вас аэросани. Я с вами…

— Бережков?!

— Он самый… Не забыли?

Никитин порывисто протянул руку.

— Какое там забыл? Бывало, засядешь где-нибудь в снегу и поминаешь Бережкова. — Никитин беззлобно, дружески расхохотался. — Ребята, дайте-ка местечко. Садитесь, товарищ Бережков… Поминали и хорошим словом… Знаете, когда мы ворвались в Ростов, то была поднята чарка и за вас, за весь ваш "Компас".

Бережков сел на уступленное ему место. Начался одинаково интересный для обоих разговор о том, как доводилось воевать на аэросанях. Никитин не отличался многословием и, видимо, больше любил слушать. Рассказывая Бережкову о некоторых фронтовых эпизодах, он порой приостанавливался, припоминал, повторял последнюю сказанную фразу. В его словах чувствовалась продуманность и правдивость, и все же медлительная его манера немного претила натуре Бережкова. Он и не заметил, как сам, на чем-то перебив Никитина, принялся с увлечением описывать рейд аэросаней по льду в день штурма Кронштадта.

Потом разговор снова повернул к нынешнему дню. Бережкову хотелось поведать свои злоключения на заводе. Рабочий поезд тащился не спеша. За окном виднелся Днепр, уже пламенеющий в лучах заката. Кто-то окликнул Никитина:

— Андрюша! Твой старик-то… Гляди, не отстает.

Рядом с поездом по утоптанной тропке, вьющейся возле полотна, ехал на велосипеде рыжеусый мастер. Он быстро вертел педалями, раскраснелся, козырек сдвинутой на затылок кепки торчал вверх, вид по-прежнему был победительный. На заводе его называли дедом, хотя седина еще лишь отдельными иголочками пробилась в пушистых усах. Заметив, что сын на него смотрит, он без видимого напряжения наддал ходу и ушел вперед. Андрей добродушно рассмеялся.

А Бережков уже достал из кремового пиджака еще один (кто знает, сколько их там у него было) фотоснимок главного разреза мотора "АДВИ-100". Никитин с интересом взял.

— Только имейте в виду, — с улыбкой предупредил он, — что я всего-навсего студент.

И, по своей манере помолчав, добавил, что учится в Московском Высшем техническом училище и перешел в этом году на четвертый курс.

— А специальность? Надеюсь, авиамоторы?

— Конечно… Наследственное дело.

Он склонился над листом плотной глянцевитой бумаги, где был оттиснут чертеж.

— Чья это подпись? Шелеста? Профессора Августа Ивановича Шелеста?

— Да.

— Замечательный профессор, — произнес Никитин.

— А вчера ваш брат усомнился и в его авторитете.

У Бережкова обиженно, несколько по-детски, выпятились губы. Он собирался пожаловаться старшему из братьев, но все-таки, вопреки накипевшей обиде, ему и сейчас втайне нравилась дерзновенность младшего, которую Бережков, неуемный конструктор, чувствовал и в себе.

— Это же Петя… Петушок, — сказал Никитин. — Так что же у вас, Алексей… Алексей?..

— Алексей Николаевич.

— Так что же у вас, Алексей Николаевич, с мотором?

В этой фразе, в имени-отчестве, Бережков различил новую нотку, новое уважение и внимание. Он выложил всю историю своих мытарств вплоть до вчерашнего ночного спора в конструкторском бюро с Петром Никитиным.

— Представляете, Андрей Степанович, вот его аргументация: вещь абстрактна, родилась не на заводской базе и ему чужда. Препятствовать, конечно, он ничем не будет, но у него нет к ней чувства материнства. Ну, что тут возразишь?

Никитин мягко улыбался.

— Это с ним случается… Он у нас не без загибов.

— Но ведь действительно же, я это знаю по себе, существует такое конструкторское материнство. Что с этим поделаешь?

— Поделаем… Отец в таких случаях хорошо с ним управляется.

Поднявшись, высунув в окно широкие плечи, он поднес руки рупором ко рту и закричал:

— Отец!

Старый мастер, работая педалями, шел голова в голову со стареньким небольшим пыхтящим паровозом, заводской "кукушкой". Услышав голос сына, он немного приотстал.

— Отец! Обожди меня на станции!