Талейран

Талейран настаивает, что обвинения в неявке в суд и в эмиграции не могут сходиться на одном человеке. Вынужденное бегство, связанное с обвинительным декретом, является важным объяснением продолжительного отсутствия, и мотив этот не имеет никакой связи с добровольным отъездом, то есть с тем, что составляет суть такого правонарушения, как эмиграция[129].

Под легкомысленным предлогом? Очень интересная формулировка. А ведь имелись две найденные записки Талейрана, в которых он предлагал тайное сотрудничество Людовику XVI — тысячи людей лишились головы за гораздо меньшие провинности…

Тем не менее вслед за этим последовала реабилитация, но произошло это не сразу. В августе 1795 года граф Пьер Луи Рёдерер опубликовал брошюру «Французские беженцы и эмигранты» (Des fugitifs franqais et des emigres), в которой были четко разделены французы, вынужденно покинувшие страну после сентября 1792 года и никогда не выступавшие с оружием в руках против своего народа, и эмигранты-контрреволюционеры. «Среди “хороших” беженцев Рёдерер упомянул и имя Талейрана. Первый шаг к его возвращению был сделан»[130].

Вслед за этим один из вождей Термидорианского переворота Жан Ламбер Талльен заявил с высокой трибуны, что Талейран был неправомерно внесен в список эмигрантов, поскольку не бежал из страны, а выехал с официальной миссией правительства. Его поддержала жена — весьма активно проявившая себя в деле свержения Робеспьера Тереза Талльен. Эта женщина была способна на многое, недаром же ее прозвали «Богоматерью Термидора». Но за супругами стояла еще и Жермена де Сталь, которая также «подключилась к пропагандистской кампании, запущенной Талейраном»[131].

Жермене де Сталь удалось привлечь к реабилитации Талейрана Жана Жака Режи де Камбасареса (он вскоре станет вторым консулом, а потом архиканцлером Империи), Франсуа Антуана Буасси д’Англа, Поля Барраса, аббата Сийеса и других влиятельных лиц.

Итак, почва была подготовлена, и теперь нужно было найти подходящего оратора для выступления в доживающем свои последние дни Конвенте. Мадам де Сталь для этой цели выбрала Мари Жозефа де Шенье, брата знаменитого поэта, казненного в 1794 году. Но тот не был знаком с Талейраном и не обязан был выступать в его поддержку. Но мадам де Сталь прибегла к испытанному средству: она обратилась к его любовнице (своей хорошей подруге), и после недолгого сопротивления Мари Жозеф де Шенье сдался. А 4 сентября 1795 года он выступил с речью в Конвенте. В ней он, размахивая руками, заявил:

— Я требую у вас Талейрана! Я его требую во имя многочисленных услуг, оказанных им, во имя национальной справедливости! Я его требую во имя Республики, которой еще пригодятся его таланты! Во имя вашей ненависти к эмигрантам, жертвой которых, как и вы, он мог бы стать, если бы подлецы смогли победить!

Его пламенная речь завершалась словами о том, что он предлагает «стереть имя Талейрана из списков эмигрантов и декретом подтвердить, что он может вернуться на французскую территорию»[132].

Слова Мари Жозефа де Шенье вызвали восторг депутатов, и «под гром аплодисментов они решили, что Талейран может вернуться на территорию Французской республики. Обвинение против него было снято»[133].

* * *

В результате Талейран вновь пересек Атлантику и в июле 1795 года прибыл в Гамбург.

В Гамбурге он повстречался со своей бывшей любовницей мадам де Флао, которая как раз в этот момент планировала свой новый брак с 37-летним маркизом де Соуза Ботельо, португальским послом в Дании.

В своих «Мемуарах» Талейран пишет: «Госпожа Флао, находившаяся в Гамбурге, как казалось мне, не была расположена известить меня об этом. <…> Она опасалась, чтобы я не послужил препятствием к ее браку с португальским посланником»[134].

Безусловно, это означало окончание каких-либо отношений с Аделаидой Эмилией, женщиной, родившей от Талейрана внебрачного сына.

Там же, в Гамбурге, находилась и мадам де Жанлис, которую Талейран нашел мало изменившейся в сравнении с тем, какой он знал ее в Париже и в Англии.

После Гамбурга Талейран перебрался в Амстердам, провел там пятнадцать дней, потом заехал в Брюссель, а 21 сентября 1796 года приехал в Париж. Подобная «неторопливость» объясняется очень просто: «…несколько месяцев Талейран посвятил наблюдению, он хотел быть убежден в том, что кровавый режим точно прошел»[135].

О пребывании в Америке в своих «Мемуарах» он потом сделал следующий вывод: «Я провел там около тридцати месяцев без иного повода, кроме желания удалиться из Франции и Англии, и без иных интересов, кроме наблюдения и изучения этой великой страны, история которой только начинается»[136].

* * *