Талейран

«Бонапарт вошел. Какой сюрприз! Это был невысокий молодой человек, очень худой, бледнолицый, с длинными прямыми черными как смоль волосами, лежащими на плечах на манер “собачьих ушей”. Его черты лица были тонкими и даже резкими, суровыми и скрывавшими некоторую усталость. <…> Взгляд его удивил и покорил всех присутствующих»[171].

Для разговора с глазу на глаз они с Талейраном уединились в кабинете хозяина дома.

В «Мемуарах» эта встреча описана так: «Мы вошли в мою рабочую комнату. Эта первая беседа была преисполнена с его стороны доверия. Он говорил с большой благосклонностью о моем назначении в министерство внешних сношений и настаивал на удовольствии, которое он получил от переписки с человеком, живущим во Франции, и притом иного рода, чем члены Директории»[172].

Наполеон спросил:

— Вы ведь племянник реймсского архиепископа?

Талейран кивнул головой.

— У меня тоже есть дядя архидиакон на Корсике, — сказал Наполеон. — Он воспитал меня. Вы знаете, архидиакон на Корсике — то же самое, что епископ во Франции.

После разговора один на один они вернулись в гостиную, которая наполнилась народом. Там Наполеон громко сказал:

— Граждане, меня трогает внимание, которое вы оказываете мне. Я сделал все, что мог, для войны и для мира. Директория должна уметь воспользоваться этим для счастья и процветания республики.

* * *

После этого деловое сотрудничество Наполеона и Талейрана продолжилось.

По мнению Ю. В. Борисова, «в его основе лежали, прежде всего, общие интересы. Союзники боялись реставрации монархии и хотели прочного утверждения буржуазного режима, основанного на принципах священной частной собственности. Ни тот ни другой никогда не связывали себя каким-либо мировоззрением и тем более — незыблемыми моральными устоями. Это были убежденные эгоцентристы, считавшие себя вне категорий добра и зла, презирающие людей, стремящиеся любой ценой к личному успеху, не признающие какого-либо контроля над собой»[173].

Между этими двумя незаурядными людьми сразу возникло взаимопонимание и доверие. И дело тут не в отсутствии моральных устоев, не в эгоцентризме и не в презрении к людям. В конце концов, Поль Баррас тоже был таким, но с ним ни Наполеон, ни Талейран сближаться не стали. Главное, что объединило Наполеона и Талейрана, заключалось в том, что они оба придерживались мнения, что Франция заслуживает лучшей доли, чем какая-то там Директория. Правда, каждый понимал эту долю по-своему. Уже на первой встрече Талейран постарался увлечь генерала идеей колониальных завоеваний. Но Наполеон повел себя сдержанно. Предложение Талейрана являлось, бесспорно, интересным, но правительство поручило ему разобраться с Англией, и он был твердо намерен осуществить возложенную на него задачу. В целом же «корсиканец» оправдал как ожидания, так и опасения Талейрана. Это был человек его масштаба, человек, способный на Поступок. А вот тот же Баррас таковым явно не был.

На эту тему написано множество книг, но если говорить коротко, то Наполеон влюбился в Жозефину с первого взгляда. А Баррас, которому к тому времени она до смерти надоела, «передал» ее перспективному генералу и позаботился о том, чтобы 9 марта 1796 года состоялась их свадьба. Именно после этого, кстати, Наполеон «вдруг» получил назначение на пост командующего Итальянской армией (согласимся, неплохой свадебный подарок от бывшего любовника невесты).

* * *

Талейран не обладал выдающимися ораторскими способностями, но 10 декабря 1797 года именно он имел честь представить Директории победителя в Италии и триумфатора Кампо-Формио. «Речь, которую Талейран произнес по этому поводу, стала шедевром гибкости, где хвалы цвели с таким искусством, предупреждения, критические взгляды и даже порицания так соединялись, что общее их единение касалось самолюбия только для того, чтобы угождать ему»[174].

* * *

Талейран занял пост министра иностранных дел 16 июля 1797 года, и это обстоятельство стало решающим в воплощении его идеи завоевания Египта. Новому министру надо было показать себя Директории, продемонстрировать свою состоятельность на дипломатическом поприще, а заодно и широту своего мышления. Для этой цели «египетская идея» подходила идеально.

Первый шаг в этом направлении Талейран сделал, прочитав всего через три недели после своего назначения доклад в Национальном институте, посвященный колониальной политике Франции. В этом докладе была затронута и тема захвата Египта, который должен был стать плацдармом для покорения британских колоний в Индии.

Как видим, именно Талейран (а не Наполеон и уж тем более не Директория) был истинным вдохновителем и пропагандистом Египетской экспедиции. А потом он сделал все от себя зависящее, чтобы заинтересовать Востоком амбициозного генерала Бонапарта.