ТалисМальчик

Ты говорил, что жена и Домовёнок – это недоразумения. Нет. Самое большое недоразумение в твоей жизни – это я. Как раз те твои «бабочки» логичны и закономерны: они вписываются в интерьер твоей души, они тебе «идут».

Алевтина прокрутила в голове последние записи. Что-то слишком много новой философии – не стоит Муровод таких глубоких размышлений и напутствий. Да и вряд ли поймёт.

К метафизике Алю постепенно начал подводить Алексей.

Ещё ребёнком Алевтина задавалась многими вопросами, размышляя над устройством мира. Ей не было необходимости гадать, почему у кого-то есть суперджинсы, а у неё – нет. Напротив, ей приходилось задумываться, отчего это у неё были джинсы и много чего ещё, а у соседки Юли – не было. До встречи с Лёшей Алевтину устраивали объяснения, которые она обнаружила сама: действительно легко прослеживалась связь между жизненной активностью, трудолюбием и благосостоянием с одной стороны, и безынициативностью, нежеланием по-настоящему трудиться – и низким уровнем жизни с другой. Но потом только этой поверхностной логики оказалось мало, и Алевтина стала искать глубже – читать, общаться, думать. И вот тут встретила Алёшу.

Он не обрушил на неокрепшее сознание всю информацию сразу, не оглушил. Он начал с простого: понятных книг и маленьких повседневных открытий, что делали незабываемыми беседы с ним. И Алевтина многое начала понимать, а кое-какие свои мысли теперь знала, куда укладывать. Она не превратилась в одержимую философией, но жить стало легче, проще и интереснее. Жизнь стала просто необходимой, чтобы успеть начать соответствовать…

Але вдруг захотелось сфотографировать красиво садящееся за порт солнце. Она достала камеру. В кадр попали подошедшие сияющие старички: пара лет восьмидесяти с лишком, оба в светлом, седые, в тонких, по современной моде, очках. Полюбовались тихим засыпающим морем, она заботливо поправила ему замявшийся карман на рубашке, он улыбнулся в ответ, взял её под руку и они пошли дальше.

− А помнишь?.. – услышала Алевтина.

Продолжение фразы заглушил визг с аттракциона.

Им есть, что вспомнить, и воспоминания их приятны. Они, наверное, войну прошли. Да, точно. Они прошли войну – им есть, что вспомнить. Но как они смотрят друг на друга! Полста лет вместе, и всё ещё любят. Нет, не так. Они ещё любят всё. Им хорошо вдвоём: гулять, закатом любоваться, заботиться друг о друге, вспоминать и улыбаться друг другу. Так непривычно видеть улыбку пожилого человека, обращённую не к детям или внукам, а к другому пожилому человеку. Такая редкость и потому большая ценность. Они на рассвете жизни были вместе, потом дети-внуки родились и повырастали, и теперь, на закате, они всё ещё вдвоём. Наверное, каждый год сюда приезжают и что-то старое вспоминают и находят новое. За полстолетия сберечь всё и приумножить – им есть, чем гордиться.

Нет ничего прекраснее всю жизнь любящей и всё ещё влюблённой пары. Нет, дети, котята, закаты – с этим понятно: умиляют до повизгивания. Но нет в них глубины – полувековой, нет в них куска жизни – огромного, не стронут они нижние, самые глубинные душевные платó – те, на которых всё зиждется. Детей и котят даже закоренелые преступники любят – это чувство доступно всем, за редким исключением. Но мало кто в состоянии увидеть смысл в любящих стариках и считать то, что дарит сияние их глаз.

Папа с мамой, конечно, войны не знали, но прошли перестройку, ни разу не изменив своей любви. Уже взрослой Алевтина узнала лишь малую толику того, что прошёл папа. И мама вместе с ним. Маме, правда, не пришлось работать, но она была готова. Это чувствовалось. При необходимости она продала бы всё, кроме одного платья, и пошла бы работать хоть на рынок, но папу не оставила бы. Эта готовность ощущалась, и даже маленькая Аля замечала что-то особенное в мамином взгляде, которым та встречала вечером папу. Женщина будто спрашивала: «А сегодня как? Всё хорошо? Ну, слава Богу!» А утром провожала: «Всё будет хорошо, родной. Ты справишься. Мы справимся. Люблю». Нормальная реакция любящей женщины. Вот так вот и должно быть: ненасытимо, ненаглядимо, непередаваемо и непредаваемо. Всё остальное – трэш, занимающий место на рабочем столе жизни.

Может, потому у папы всё и получилось, что мама каждый день была готова всё потерять и начать сначала. Что, если отнимали у тех, кто боялся терять и не был готов работать ещё и ещё?

А ведь через двадцать лет родители будут такими же сияющими старичками в светлом.

И с Алёшей они будут такой же счастливой парой. Только через пятьдесят лет.

Но уж точно не такой парочкой, какая сегодня въехала в комнату справа от Алевтины!

Оба крупные, мощные костяком и мышцами. Он сразу сел за столик и ждёт кормёжки. Она, нещадно сутулясь и човгая тапками, ленивой тяжеловесной походкой курсирует от комнаты к кухне и обратно.