Из глаз Мальчика покатились слезы, оставляя дорожки на грязных щеках. Он оплакивал Тильке, Вайлда, Хагена и Хайделя. Свою мать. Лауру де Луизиан. Сына погонщика, лежащего мертвым под телегой. Но больше всего себя — самого себя. Он устал странствовать по дорогам. Наверное, когда едешь в «Кадиллаке», все представляется совсем иначе, но когда добираешься на попутках, сочиняя Истории, когда должен унижаться перед каждым за кусок хлеба, — дорога становится Дорогой Скорби. Джек смертельно устал… но ему нельзя плакать! Если он будет плакать, то рак сожрет его мать, а дядя Морган убьет его
— Я не думаю, что смогу сделать это, Смотритель, — шептал он. — Не думаю…
Теперь слепой руками нащупывал Джека. Он уцепился за запястья мальчика. Пальцы сжались, как тиски. Негр дышал Джеку в лицо; мальчик прижался к его груди.
— Эй, парень! Я не знаю никакого Смотрителя, но, мне кажется, ты возлагаешь на него большие надежды. Ты…
— Я теряю свою маму, Смотритель, — прошептал Джек. — Слоут гонится за мной.
«Я, я сделал это, я убил их, когда переносился в этот мир, я убил их, как мой отец и дядя Морган убили тогда Джерри Блэдсо!»
Да, это было хуже всего. Он все сказал. Он подписал себе приговор. Он — покойник.
— Эй-эй! — закричал негр. Он встряхнул Джека за плечи. — Ты берешь на себя слишком большой груз. Сбрось с себя лишнюю тяжесть.
— Я убил их, — всхлипнул Джек. — Тильке, Вайлда, Хагена, Дэви…
— Ну, если бы здесь оказался твой друг Смотритель, — заявил чернокожий, — то
— Я убил…
— Взял ружье, приставил к их головам и спустил курок?
— Нет… землетрясение… я переносился…
— Ничего более глупого в жизни не слышал, — сказал негр. Джек с любопытством взглянул на него, но тот отвернулся. Если он был
Старик рассмеялся.
— Смотритель…
— Нет здесь никаких Смотрителей, — старик обнажил в улыбке желтые зубы. — Не стоит так волноваться.
— Но я не знаю, что произойдет, если я…
— Никто не знает, что произойдет, если что-то совершишь, ясно? — бросил негр, который мог
Солнце отразилось в темных стеклах очков.
Джек почувствовал, что напряжение спадает. Слепой говорит странные вещи, но в его совете нет ничего подлого.
Подлостью было полученное им пять минут назад приказание убираться домой.
— Может даже быть, — продолжил слепой, беря на гитаре ре-минорный аккорд, — что это угодно Богу, как говаривала мне моя покойная мамочка, а тебе — твоя мамочка, если она добрая христианка. Иногда мы думаем одно, а делаем другое. Так написано в Библии. Что ты об этом скажешь, парень?
— Не знаю, — честно сознался Джек. Он был потрясен. Закрывая глаза, он видел падающий со стены телефон…
— Мне
— Что? — удивленно спросил Джек; потом подумал: «Он говорит о волшебном напитке. Как он догадался?» — Ты телепат, — негромко сказал мальчик. — Верно? Тебя научили этому в Территориях, Смотритель?
— Ничего не понимаю, что ты говоришь, — сказал слепой, — но глаза мои погасли сорок два года назад, и за эти сорок два года мои нос и уши стали очень чуткими. Я почувствовал запах вина от тебя, сынок.
Джек молчал, не в силах преодолеть растерянность. Ему только и оставалось ощупывать горлышко пустой бутылки. Да, напиток был волшебным.
— Нет, я не пил, честно, — выдавил из себя Джек. — То, что у меня было, почти закончилось. Оно… Я… Мне оно даже
— Еще вина? Мальчику
— Но…
— Подожди. Я спою тебе песенку. Может быть, она кое-что объяснит тебе?
Он начал петь, и его певческий голос не имел ничего общего с разговорным. Голос был глубоким и звучным.
«Почти настоящий вокал, — подумал Джек, — почти голос оперного певца».