Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине

– Простите, государь, если я осмелюсь заметить вам, что подобные разговоры, волнуя вас, могут лишь усилить вашу болезнь, которая для христиан более ужасна, чем вооруженные полчища неверных.

Действительно, лицо короля Ричарда сильно разгорелось, вид его сверкавших глаз, всей фигуры с вытянутыми руками, сжатыми кулаками, беспокойно и нервно двигавшейся, был ужасен. По-видимому, он испытывал невыносимые физические и душевные муки, хотя желание узнать правду заставляло его разговаривать, преодолевая боль.

– Вы умеете льстить, сэр Кеннет, – сказал он, – но не уклоняйтесь от ответа. Вы мне не сказали еще всего, что я хочу знать. Видели ли вы королеву во время вашего пребывания в Энгадди?

– Нет, государь, – ответил сэр Кеннет, с большим смущением вспоминая ночную процессию, виденную им в часовне на утесе.

– Я спрашиваю вас, – строго сказал король, – не были ли вы в часовне кармелитских монахинь Энгаддийского монастыря и не видели ли там Беренгарию, королеву Англии, и дам ее свиты, которые отправились туда в паломничество?

– Я скажу Вашему Величеству правду, как на исповеди. Я видел в подземной часовне, куда меня привел пустынник, хор женщин, поклонявшийся величайшей святыне, я слышал пение гимнов, но не видел лиц, поэтому не могу знать, была ли среди них королева Англии.

– Вы не узнали ни одной из женщин?

Кеннет хранил молчание.

– Я спрашиваю вас, – продолжал Ричард, приподнимаясь на локтях, – как рыцаря и как благородного человека, и по вашему ответу определю, как вас оценить. Узнали ли вы кого-нибудь из дам, составлявших хор? Да или нет?

– Государь, – отвечал Кеннет, запинаясь, – я мог ошибиться…

– Я также делаю свои заключения, – ответил король, нахмурившись. – Но довольно. Хотя вы, рыцарь, и Барс, но берегитесь попасться в когти льва. Выслушайте меня: безумец может полюбить луну, но желать перескочить через высокую башню в безумной надежде достичь ее – значит покушаться на свою жизнь.

В эту минуту послышался шум у входа в шатер. Король, вполне оправившись от долгого разговора, произнес своим обычным голосом:

– Ступайте, отыщите мне де Во и пришлите его сюда вместе с мавританским лекарем. Головой ручаюсь за честность султана. Если бы он только отрекся от Мухаммеда, я готов был бы сам способствовать изгнанию наводнивших Палестину французов и австрийцев, так как он управлял бы страной лучше любого другого монарха.

Рыцарь Спящего Барса удалился. В это время вошел дежурный офицер и доложил, что послы от Совета пришли осведомиться о здоровье Его Величества, короля Английского.

– Как я счастлив: они удостоили меня чести вспомнить, что я еще жив, – иронически усмехнувшись, произнес Ричард. – Кто же эти уважаемые послы?

– Гроссмейстер тамплиеров и маркиз Монсерратский.

– Итак, брат наш, французский король, не вспомнил о больном, – сказал Ричард. – Если бы он был болен, то он давно бы уже увидел меня у себя. Джослин, поправь мою постель, она вся смята, подай мне стальное зеркало, причеши мне голову и бороду, а то волосы всклокочены, как львиная грива. Подай мне воды.

– Государь, – сказал с трепетом Джослин, – лекари говорят, что холодная вода может принести вам вред.

– Убирайся к черту со своими лекарями! – гневно вскричал монарх. – Если они не в состоянии меня вылечить, неужели ты думаешь, что я дам им себя мучить? Теперь, – прибавил он, умывшись, – впустите почтенных послов. Надеюсь, они не скажут, что болезнь сделала Ричарда неряхой.

Знаменитый гроссмейстер тамплиеров был высокого роста, сухощавый, преждевременно состарившийся мужчина. Постоянные сражения истощили его; проницательный взгляд его был тяжелым, заботы прорезали глубокие морщины на челе. Находясь во главе священного братства, обязанного в силу клятвенных обетов при помощи оружия содействовать завоеванию Святой земли, гроссмейстер Жиль Амори между тем обвинялся общественным мнением в тайных сношениях с Саладином и в самой гнусной измене. Подозреваемый в ереси и колдовстве, несмотря на свое военно-духовное звание рыцаря храма, гроссмейстер и весь орден тамплиеров являлись в глазах крестоносцев таинственным обществом, стремившимся ради тайных, загадочных целей к увеличению своего могущества, даже в ущерб самой веры.

Гроссмейстер был в полном облачении тамплиеров: поверх вооружения на нем был белый плащ храмовников и «Abacus» – таинственный символ его сана, давший повод к всевозможным толкам о том, что орден этот исполняет некоторые идолопоклоннические обряды.

Конрад Монсерратский имел гораздо более приятную внешность, нежели мрачный, таинственный храмовник, которого он сопровождал. Он был строен, роста несколько выше среднего, всегда отважен в битвах, осторожен в совете, весел и любезен на празднествах и пиршествах. С другой стороны, его обвиняли в непостоянстве, в холодном эгоистическом честолюбии, в стремлении расширять свои владения за счет соседей. Нисколько не заботясь о благе латинского государства, он думал исключительно о своих личных выгодах, ведя тайные переговоры с Саладином, действуя зачастую во вред всему христианскому войску.