Талисман Шлимана

Ольга Oзерцова Талисман Шлимана

Пролог

"Археологи – это детективы прошлого»

Агата Кристи

«Ведь говорят же, что история – это загадка, бессмысленная и кровавая? Но это неправильно, смысл в ней обязан быть».

Умберто Эко. Маятник Фуко

"Храни меня, мой талисман".

А.С.Пушкин

Что-то его мучило. Он открыл окно, но в такую погоду, казалось, даже асфальт плавится от жгучего солнца. Вспомнил о талисмане Шлимана, выпил вина, лег на диван и постарался уснуть. И тогда это снова пришло.

Жаркие камни дышали. Раскалялся воздух. Но дивный дворец был прохладным. Его цветы таили счастье в лепестках, таких прихотливых. Как морская пена. Там многое было создано будто из пены. Как богиня. И источники, и линии на стенах, и краски. Там. А здесь камни дрожали, горячие. Но скоро пришел вечер. Она потрогала их рукой. И теплота камней дала ей радость. Она поняла, что может сделать это благоговейно. Жрецы здесь относились к ней с трепетом. Как было и с ее бабкой при Хатшепсут. В этом было что-то сокровенное. Никто из людей рядом не знал, почему это так. Она тоже не знала. Но ей позволяли так много, и прихоти, и капризы тут в стране, где так величественно возносились храмы. И пирамиды, и даже сфинксы. Где Амон-Ра казался им богом, и фараон был для них богом. И была в их пустыне страстность. А смерть… один человек говорил ей – умирать не страшно, если меня похоронят в Египте, священного скарабея положат на сердце. И гробницу покроют яркими красками, где и боги, и цветы, и люди. Прочтут заклинания, споют священные песни. Коль солнце будет светить, не забудет мое Ка эту землю. Она улыбнулась, вспомнив того египтянина, и поправила браслет на тонкой руке. Он любил целовать ее руки. И любил, чтобы она его обнимала. Эти люди в Египте, у них своя странность. Их величественен сфинкс, но он улыбается, и его улыбка… Кто знает, может, потому, что так улыбается сфинкс, она и решила сделать то. А их жрецы ей всё позволяли. Она каждую ночь поднималась вверх на пирамиду Джосера. По камням, еще теплым от жара. И хранили горячую тайну святые ступени. Иногда с ней был и тот египтянин.

Он встал. Когда это началось? С тех пор, когда к нему стало приходить прошлое в своей первозданной красоте и жестокости? Когда он понял, что всё продолжается…

Выпить бы еще что-нибудь холодное. Он достал из холодильника еще бутылку вина, налил в бокал, подумал: «В такую жару трудно работать, как же они в Египте и на Крите всё это создавали? Хотя, наверное, именно в этом солнечном пекле приходит особая ясность. Я отпил терпкого красного вина. Какой, однако, острый и жгучий привкус у слова «тайна». Взглянул на ксерокопию рисунка на минойской гемме, лежащую рядом с компьютером, и вспомнил странного человека, подошедшего ко мне на конференции. Зачем он отдал мне такой необычный ксерокс? Да и его разговор, в котором причудливо соединялись коммерческий расчет и вера в таинственный талисман из Атлантиды, якобы найденный Шлиманом и помогший ему сделать археологические открытия в Трое и Микенах, тоже удивлял. Почему он обратился именно ко мне? Надеюсь, он не знает, что со мной происходит.

Я хорошо помню, что началось это раньше той странной встречи на конференции. Кажется, и ты что-то почувствовала. Вчера в твоем голосе слышалась тревога даже по телефону с другого конца Европы. Допишу письмо, постараюсь объяснить тебе что-то, еще не до конца понятное мне самому.

«Да ничего особенного не случилось. Не волнуйся. Кстати, я получил грант, о котором ты спрашивала. Всё-таки, я могу позволить себе кое-что необычное, моя научная репутация и не то выдерживала. Мне только на пользу то, что с нами, со мной и моими учениками, происходит. Если это действительно услышать, то можно найти просветление и очищение, если услышать».

Когда это началось? Старый жрец говорил, что я должна таить это.

Мой путь прихотливей, чем путь жрицы, о египтянин.

Не знаю, когда это будет,

не знаю, кто это,

но я вижу.

Я поднимался по черным ступеням. Я долго лежал. Боль как будто бы снилась.

Мне казалось в тяжелом бреду, что я какой-то мечущийся комочек нервов, который вся вселенная жжет и бьет своими вихрями, камнями, холодом, дождем…всем, что есть в ней.

И я живу, потому что я – чувство, последнее чувство жизни. Боль. Мне было невыносимо.

И вдруг в какой-то момент я вспомнил… И встал.

Я снова шел по черным ступеням, оставляя своими ногами в язвах кровь и гной.

Я шел… Я… шел.

Я уже не проклинал.

Внизу безбрежная темнота расползалась по пустыне.

И что-то неясное как призрак даже не светилось, а мерцало слабо в ней вдали. То ли свет каравана, костра… Может, мне казалось… тень ночи захватила ее пустую безбрежность.

Но понял я,

рассвет придет,

рассвет приходит,

он извечен.

И спокойно шел вдаль.