Талли

Она опустила глаза на спящего у нее на груди ребенка. В голове вертелась мелодия, которую никак не удавалось поймать. Талли крепко прижала к себе сына, продолжая раскачиваться.

«У меня есть своя веранда и кресло-качалка. Мы сидим здесь с Бумерангом каждый день, поем и тихонько раскачиваемся, поем и раскачиваемся. И смотрим на улицу. Когда я была маленькой, я точно так же сидела на кровати и раскачивалась, пытаясь спастись от мира и от самой себя, а сейчас я сижу здесь, вижу двор и веранду, забор и окна, и дубы, и кедры, но по-настоящему отчетливо я вижу только трейлер Трейси Скотт.

Я вижу перед собой ее трейлер и ее сына, железную дорогу и Канзас-авеню. Всегда одно и то же. Я сижу здесь, но мысли мои там.

Сейчас у меня свой собственный дом и все, что нужно. Все так, как я себе когда-то воображала, и даже лучше».

Первый раз Талли увидела дом изнутри, когда была уже на седьмом месяце, и вновь почувствовала боль. Робин только что договорился с вдовой, которая жила здесь. Талли не хотела видеть дом, пока он не будет куплен. Нет, не то. Она вообще не хотела его видеть, но когда сделка свершилась, у нее уже не оставалось выбора.

Техас-стрит, номер 1501. Гостиная занимала почти весь первый этаж. Паркетный пол тянулся от парадной до задней двери, ниши окон выходили на улицу и на задний двор, позволяя любоваться закатом. Когда они въехали, Робин так поставил кушетку, чтобы целый день Талли и Бумеранг могли любоваться восходом и закатом.

В задней части дома располагалась огромная кухня. Большую ее часть занимал дубовый стол, еще там стояла двуспальная софа, книжные полки и цветы в горшках. Дверь кухни выходила во двор, и Талли могла оставлять там Бумеранга в кресле-качалке и присматривать за ним, оставаясь на кухне. В северной части дома находилась столовая и примыкающая к ней небольшая комната. С тех пор, как они сюда въехали столовой пользовались только раз или два.

На южной стороне была маленькая солнечная комната и Талли развела комнатные цветы. Ее калифорнийская комната. Здесь росли только два вида зелени — кактусы, которых насчитывались сотни, и дюжина пальм. Робин купил ей их в начале лета.

Он не мог оставить работу, чтобы поехать к морю, и взамен подарил ей пальмы.

В солнечной комнате стояли плетеная банкетка, плетеные стулья и корзины. Малышу нравилось, как шуршат прутья, и Талли целыми днями просиживала здесь с ним. Малыш слушал, а она смотрела на пальмы.

Наверху было пять спален. Одна из них тянулась вдоль фасада, и три ее окна выходили на север и северо-восток. Детская выходила на солнечную юго-восточную сторону. Три другие спальни располагались на третьем этаже. Две из них не использовались, а третью отдали Хедде Мейкер.

Когда Робин и Талли поженились и Робин начал переговоры о покупке дома, он поставил единственное условие: Хедда переедет сюда — «как бы ты к этому ни относилась».

— Но ты же знаешь, как к этому отношусь я, — возразила Талли.

— Вот что, Талли. Это единственное, о чем я тебя прошу. Я не требую, чтобы ты стала хорошей женой или хорошей матерью. Я хочу только, чтобы ты позволила мне проявить минимум доброты к Хедде.

Талли заметила, что ни в каком доме она не хотела бы вновь жить со своей матерью.

— Как ты не понимаешь?! Любой дом в ее присутствии превращается в Рощу.

Но Робин был неумолим, он обещал свести до минимума любые контакты жены с Хеддой, но в большом доме Де Марко она получит комнату. А Робин наймет для нее сиделку и пригласит постоянного психотерапевта.

Талли не соглашалась.

— Нет, — сказала она. — Не покупай тогда этот дом. Я не хочу жить здесь. Я не смогу содержать его в порядке.

— Хедда не останется в Мэннингере, где бы мы ни жили, Талли. И дом на Техас-стрит не так уж велик. Содержать его тебе будет не труднее, чем любой другой.

— Нет, нет, — повторяла Талли.

Робин заявил, что не собирается терпеть такое отношение Талли к собственной матери.

— Я сказала хоть одно непочтительное слово в ее адрес?

— Нет, ты всегда была очень сдержанна. Но ведь это твоя мать, — убеждал ее Робин.

— Вот именно! Моя, а не твоя!

На это ему нечего было возразить.

— Может быть, ты думаешь, что, превратив для меня в ад каждый день под крышей этого дома, ты вернешь свою собственную мать? — спросила его Талли.

Робин побледнел, но взгляда не отвел.