Талли

Доктор больше не надевал очки — он, не переставая, тер их салфеткой, выбрасывал ее, брал новую и, подышав на стекла, протирал их снова.

Талли вздохнула. Она вернулась к столу доктора, но не села.

— Доктор Рубен, вы меня совсем не знаете, а я не говорю о своей матери даже с близкими друзьями, И уж конечно, я не стану говорить об этом с вами. Я только хочу сказать, что то, что вы предлагаете мне, — безбожно. Как вы можете так легко приговорить меня к жизни с живым мертвецом? Как вы можете приговорить двадцатилетнюю женщину, которая работает, учится и пытается устроить свою собственную жизнь, стать пожизненным костылем для инвалида? Как вы можете просить молодую женщину мыть и убирать за инвалидом, носить инвалида в ванну? Находиться рядом с инвалидом день за днем… И сколько? Сколько лет? — Талли перевела дыхание. — Некоторые парализованные живут по двадцать лет — а моей матери нет еще и сорока. — Она повысила голос. — То, о чем вы меня просите, это будет конец всей моей жизни! — Она старалась сдержать слезы. — Да еще судите меня за то, что я отказываюсь! Судите, не зная обо мне ничего! — Она издала короткий сдавленный стон.

— Извините, Талли, — сказал доктор Рубен, — но она — ваша мать. Ваша мать! Она родила вас, ухаживала за вами. — Он отложил очки в сторону и принялся рвать салфетку на мелкие кусочки.

— Да, моя мать! — воскликнула Талли. — А как же! Значит, за то, что она ухаживала за мной, когда я была прелестным ребенком, я в свою очередь должна ухаживать за ней, когда она станет старой дряхлой каргой? Ну что ж, это, конечно, справедливо. Это, конечно же, не безбожно! — язвительно сказала она. — Она заботилась обо мне, когда я сидела у нее на коленях и обнимала ее за шею. Когда купать меня было удовольствием, и я играла со своими уточками и куклами. И за это я должна таскать ее грузное парализованное тело по дому, который я ненавижу! — Талли была вынуждена замолчать. Она села и уставилась в пол. Доктор начал что-то говорить ей, она отмахнулась от него и сидела так до тех пор, пока не почувствовала, что снова владеет своим голосом. Тогда она встала и застегнула пальто.

— Вы, наверное, колдун, — сказала Талли. — Не могу поверить, что вы заставили меня объясниться. Никогда больше мне не звоните, понимаете, никогда, даже если она умрет и вы захотите, чтобы я оплатила ее похороны.

Талли открыла дверь, но, прежде чем уйти, обернулась и сказала:

— Мать всю мою жизнь обращалась со мной, как с собакой. — Ему стало холодно от ее голоса. — Но это даже еще не самое худшее. Доктор, я ни за что в мире не согласилась бы ухаживать за ней. — Талли со злостью плюнула на пол и, выйдя из комнаты, оглушительно хлопнула дверью.

глава девятая РОБИН И ДЖЕРЕМИ Январь 1981 года

1

Первой мыслью Талли, когда она проснулась, было: «Мне двадцать лет. — И сразу после этого: — А я все еще в Топике».

Она вылезла из постели, почистила зубы, приготовила себе кофе и села на диван. «Двадцать лет. Я прожила уже двадцать лет. И восемнадцать из них со своей матерью. Даже убийцам иногда дают меньшие сроки. И так же, как они, я освобождена условно. Если я буду плохо себя вести, я снова окажусь в тюрьме, в Роще».

«Я отбыла свой срок, конечно, — думала Талли, — но ведь я ничего не совершала. Я как Эдмон Дантес, граф Монте-Кристо, заключенный, в замке Иф за преступление, которого не совершал, но в отличие от него перед моими глазами не высится собор, чтобы вдохновлять меня. Я смотрю всего лишь на… — Талли отодвинула занавеску, — на шоссе, ведущее в Санта-Фе и Сеарс, Робак. Великолепно. В любом случае, я не обязана опекать ее. Или искупать свою вину. Она мне вообще почти не мать».

Талли надела шерстяной костюм и вышла на улицу. Стоял двадцатиградусный мороз, и ветер, завывая, сдувал снег с железнодорожной насыпи и взметал его вверх, прямо в лицо Талли. Она обхватила себя руками и стала смотреть на Канзас-авеню. Здесь еще не прошла снегоуборочная машина, и вся дорога была завалена снегом. Талли вспомнила стихотворение девятнадцатого века: «Почему снежный вихрь меня хлещет, свистя? Неужель потому, что ничьё я дитя?»

Она вернулась в дом, намереваясь приготовить себе что-нибудь на завтрак, но потом отказалась от этой мысли; Талли не любила готовить только для себя и не любила есть в одиночестве.

Она оделась и привела в порядок лицо. Внимательно изучила себя в зеркало. «Я выгляжу так же, как выглядела в двенадцать, пятнадцать, восемнадцать лет. Я ничуть не изменилась. — Она всмотрелась внимательней. — Нет, неправда. Когда мне было пятнадцать, я выглядела старше, из-за обесцвеченных волос и черной туши. От этих танцев по ночам в Колледж-Хилл у меня вечно были круги под глазами. От этих танцев, и от мальчиков. Недосыпание.