Таллин. Любовь и смерть в старом городе

Хрупкая реликвия

Старейшие формы, хранящиеся в музейной коллекции кафе «Майасмокк», насчитывают век с четвертью: иные из них были изготовлены в конце девятнадцатого столетия.

Самый же почтенный по возрасту — по крайней мере, среди известных нам — сохранившийся до наших дней таллинский марципан столь почтенным возрастом похвастаться не может: ему чуть-чуть не хватает до… восьмидесятилетия.

В 1935 году некий горожанин решил сделать своей будущей невесте подарок: зашел в кондитерскую к Штуде и купил марципановую фигурку девушки. Возлюбленная подарок оценила: поставила его в сервант, пообещав съесть только после свадьбы.

Как и почему съедобная «статуэтка», годная к употреблению в течение четырех месяцев со дня изготовления, дожила до наших дней — загадка. Но в середине двухтысячных годов она вернулась в стены дома по адресу Пикк, 16.

Музейной коллекции ее решила передать дама почтенного возраста — если не знать, что прибыла она из Южной Эстонии, можно было опознать в ней одну из самых преданных посетительниц кафе «Майасмокк».

Дарительница оказалась дочерью того самого молодого человека, который некогда купил в кондитерской у Штуде подарок своей возлюбленной, переживший все перипетии бурного XX века.

Хранителю музея пожилая госпожа рассказала: в любви, согласии и взаимоуважении ее родители прожили всю свою долгую, полную испытаний и отнюдь не сладкую жизнь.

Тем, наверное, марципан и схож с настоящими чувствами — с годами они не черствеют, а лишь становятся крепче.

История без конца

Люблю я Ревель беспредельно.
Люблю его не меньше вас,
Люблю жестоко, нераздельно,
Его и профиль, и анфас.
И очень часто вечерами,
Под тихо-четкими огнями,
Дыханье уличек его
Мне может заменить вино.
Люблю изгиб его рисунка,
Порыв восторженных церквей,
Люблю, поверьте, ей-же-ей,
Его совсем без предрассудка,
Вплоть до расписанных дверей
И слеповатых фонарей.
Вглядитесь в ревельские ночи,
В них чисто западный налет,
Когда сверлят прохожих очи
Девиц стоящих у ворот.
Вот вам глава его романа!
Глаз горят у ресторана,
Ползет прохожий, как змея,
Мурлыча что-то про себя.
Изящно-ломкие фасады
Спят беспокойно — детским сном,
Луна их кроет серебром.
И апатичные ограды
Гудкам авто не разбудить…
Ну как мне Ревель не любить?!

Стихи, опубликованные осенью 1932 года в таллинской газете «Вести дня», не могут похвастаться ни поэтическим мастерством, ни особым изяществом.

Не стоит быть к ним слишком строгим: позаимствованным у автора «Медного всадника» размером написан не «гимн великому городу», а всего лишь фельетон, напечатанный под красноречивым заголовком — «Без названия».

Посвящен он прозаической и злободневной на тот момент теме: затянувшимся работам по благоустройству парков и скверов. Но автор немудреных стихов, неумышленно или нарочно, затронул в них один из древнейших таллинских мифов.