Талтос

Я закрыл глаза, помолился, осенил себя крестным знамением и затем попросил всех выслушать меня.

«Я вижу перед собой кубок, – заявил я, говоря спокойно, но достаточно громко, чтобы все слышали. – Я вижу кубок с кровью Христа, который Иосиф Аримафейский привез в Англию. Я вижу, как кровь Христа вылилась в Источник; я вижу, как вода стала красной, и я знаю, что означает это явление. Кровь Христа – наше причащение и наша пища. Она должна навечно заменить проклятое молоко, которое мы похотливо извлекали от наших женщин. Она должна стать нашей новой пищей – таков наш удел. И в этот день ужасающих убийств пусть Христос получит наш первый акт самопожертвования. Ибо мы испытываем отвращение к убийству, и всегда было так. И мы будем убивать только врагов Христа, чтобы его царство пришло на землю и чтобы он вечно правил нами».

Это был лучший образец Искусства Речи, каким я владел, и он был произнесен с красноречием и слезами, и после этого вся толпа как человеческих созданий, так и Талтосов криками стала прославлять Христа. Все побросали наземь свои мечи, начали срывать с себя украшения – браслеты и кольца – и объявили себя заново рожденными.

И в тот самый момент, когда эти слова срывались с моих губ, я уже знал, что они лживы. Эта религия была обманом, а тело и кровь Христа могли убивать так же надежно, как яд.

Но мы были спасены, мы, стоявшие перед людьми, разоблаченные как чудовища. Толпа больше не желала нам смерти. Мы были в безопасности – все, кроме Жанет.

Они волокли ее к столбу, и хотя я протестовал, рыдал и умолял, священники мне отказали: «Жанет должна умереть – и она умрет. Ее смерть послужит уроком тем, кто отвергает Христа».

Зажгли огонь.

Я бросился на землю. Я не мог вынести это. Затем, вскочив, я кинулся к медленно разгорающемуся яркому пламени, но меня оттащили и удерживали в стороне против моей воли.

«Эшлер, ты необходим своим людям!»

«Эшлер, покажи пример!»

Жанет устремила на меня яростный взор. Огонь лизал ее розовое платье, ее длинные желтые волосы. Она моргнула, чтобы очистить глаза от поднимающегося дыма, а потом крикнула:

«Будь проклят, Эшлер, проклят на все времена! Смерть будет вечно избегать тебя. Будешь странствовать – никем не любимый, бездетный. Твой народ сгинул, наше чудесное возрождение будет твоей единственной мечтой в полном одиночестве! Я проклинаю тебя, Эшлер! Пусть рухнет весь мир вокруг тебя, прежде чем страдания твои прекратятся!»

Пламя поднималось все выше, закрывая ее лицо, глухой рев исходил от быстро горящей древесины. Затем снова послышался ее голос, громкий, полный мучительной боли, но также преисполненный мужества:

«Проклятие Доннелейту, вечное проклятие его народу! Проклинаю весь клан Доннелейта. Проклинаю народ Эшлера!»

Что-то извивалось в пламени. Я не знал, была ли это Жанет, испытывавшая невероятные последние муки, или то была игра света и тени и мерцающих вспышек.

Я упал на колени. Никак не мог справиться со слезами, но не мог и не смотреть на костер. Я испытывал такие страдания, как будто разделял ее боль. И я обратился к Христу:

«Она не ведает, что говорит, возьми ее к себе на Небеса. За ее доброту к другим людям возьми ее на Небеса».

Языки пламени рванулись к небу, и вскоре огонь стал слабеть. Перед глазами снова открылся столб, тлеющая куча древесины, обожженная плоть и груда обгоревших костей – вот все, что осталось от грациозного создания, более мудрого и старшего, чем я.

В долине воцарилась тишина. От моего народа не осталось никого, кроме пятерых мужчин, принявших обет безбрачия.

Жизни, существовавшие в течение столетий, задули, как огарок свечи. Отрубленные конечности, головы, истерзанные тела были разбросаны повсюду.

Плакали люди – христиане. Мы тоже плакали.

«Проклятие Доннелейту», – сказала она. Проклятие… Но Жанет, моя дорогая Жанет, молился я, что еще страшнее того, что уже произошло, может случиться с нами?!

Я повалился на землю.

В тот момент я не хотел больше жить. Я не хотел больше страданий, не хотел видеть смерть. Все наилучшие намерения превращались в гнусные развалины.

Но монахи подошли и подняли меня на ноги. Мои последователи обратились ко мне. Они сказали, что я должен посмотреть на чудо, возникшее перед разрушенной и сгоревшей дотла башней, когда-то бывшей домом Жанет и ее ближайших друзей.

Содрогаясь, ослепленный слезами, не способный говорить, я все же постепенно осознал, что старый источник, давно пересохший, снова вернулся к жизни, прозрачная вода забила ключом из земли, прокладывая себе путь по прежнему руслу между кочками и корнями деревьев и исчезая в зарослях полевых цветов.

Чудо!

«Чудо, – размышлял я. – Должен ли я напоминать себе, что этот источник пересыхал и возникал снова по нескольку раз в столетие? Что цветы распустились на этом месте еще вчера и позавчера, потому что земля уже напиталась влагой, предвещая появление ключа, который теперь пробился из-под земли?»

Или я должен был сказать: «Это чудо»? Я сказал:

«Это знак Божий».