Талтос

На протяжении какого-то времени после того дня Роуан – Мона готова была поклясться – выглядела как-то по-иному: глаза ее время от времени смотрели строже, а иногда в них словно застывал невысказанный вопрос. Быть может, следовало бы снова послать за Мэри-Джейн? Впрочем, возможно, она и сама вот-вот вернется. Мона неожиданно для себя обнаружила, что с нетерпением ожидает встречи. А может, попросить нового шофера завести чудовищно длинный лимузин, уложить в кожаные карманы лед и напитки и отправиться к затопленному дому? Она могла себе это позволить, имея в своем распоряжении личный автомобиль. Правда, Мона еще не успела привыкнуть к своему новому положению.

В течение двух-трех последующих дней казалось, Роуан чувствует себя лучше: у нее все глубже прорезывалась маленькая морщинка на лбу, наличие которой можно было счесть свидетельством работы разума.

Но вот сегодня… В этот тихий жаркий полдень…

Мона видела, что Роуан постепенно, но неуклонно соскальзывает в прежнее состояние. Даже жара и влажный воздух никак на нее не влияли. Лишь капли пота то и дело выступали на лбу, и Селия неустанно отирала их, однако сама Роуан даже не делала попыток сделать это самостоятельно.

– Пожалуйста, Роуан, поговори с нами. – Голос Моны звучал по-детски тоненько и просительно. – Я не хочу быть наследницей легата! Можешь сколько угодно ругать меня за это, но я не хочу. – Она оперлась на локоть, и рыжие волосы опустились словно вуаль между ее лицом и чугунной оградой сада, создав иллюзию уединения. – Ну пойми же меня, Роуан. Ты знаешь, что сказала Мэри-Джейн Мэйфейр? Что ты все слышишь и понимаешь, что ты здесь, с нами. Пожалуйста, Роуан!

Мона подняла руки, чтобы поправить ленту и избавиться от неприятного ощущения зуда. Ленты не было: Мона перестала повязывать ею волосы после смерти матери. На голове теперь красовалась усыпанная жемчугом заколка, слишком туго зажимающая тяжелую прядь волос. Черт с ней. Она расстегнула замочек и позволила волосам соскользнуть на спину.

– Послушай, Роуан, если хочешь, чтобы я ушла, дай знак. Я пойму и мгновенно исчезну.

Роуан молчала, устремив пристальный взгляд не то на дикорастущую изгородь из лантаны, усыпанную мелкими коричневыми и оранжевыми цветами, не то на кирпичную стену.

Мона тяжко вздохнула, точно капризный и нетерпеливый ребенок. В конце концов, она уже перепробовала все, кроме гнева и раздражения. Может, настало время кому-то использовать и такой способ?

«Только пусть это буду не я», – мрачно подумала она.

Она встала, подошла к стене, вырвала два прутика лантаны и положила их перед Роуан – словно дар богине, сидящей под дубом и внимающей людским молитвам.

– Я люблю тебя, Роуан, – едва слышно произнесла Мона, – ты мне необходима.

На одно мгновение глаза ее затуманились – казалось, вся зелень сада сомкнулась в одну зеленую вуаль. Мона на миг ощутила стеснение в горле, в голове слегка застучало, а затем настало высвобождение – гораздо более тяжкое, чем рыдание: некое смутное и ужасное прозрение, осознание случившегося когда-то кошмара.

Эта женщина больна и, возможно, никогда не оправится, а она, Мона, теперь наследница легата и должна родить ребенка, хотя бы одну дочь, дабы впоследствии передать в ее руки несметное богатство Мэйфейров. Что ж, она вполне в состоянии выносить ребенка. А Роуан? Чем она могла бы заняться теперь? Врачом, а уж тем более хирургом ей не быть – это почти определенно. Ее вообще никто и ничто не интересует.

Внезапно Мона почувствовала себя неловкой, нелюбимой и нежеланной – такого острого и горького ощущения ей еще не доводилось испытывать никогда в жизни. Все! Пора бежать отсюда! Какой стыд, что она столько дней проводит за этим столом, умоляя простить ее за нечаянное увлечение Майклом; за то, что она молода, богата и способна когда-нибудь в будущем обзавестись детьми; за то, что пережила свою мать, Алисию, и тетю Гиффорд – двух женщин, которых горячо любила и одновременно столь же горячо ненавидела, в которых так нуждалась и которых потеряла.

– Разве она эгоцентрична? Да ничего подобного! То, что произошло между мною и Майклом, было случайностью, я не планировала ничего подобного, – громко заявила она, глядя прямо на Роуан. – Случайностью! И хватит об этом!

Ничто не изменилось. Серые глаза Роуан смотрели осмысленно, отсутствующее выражение в них исчезло. Руки ее, аккуратно сложенные, свободно лежали на коленях, а тонкое обручальное кольцо, ставшее чересчур свободным, делало их похожими на руки монахини.

Моне захотелось коснуться пальцев Роуан с зажатыми в них прутиками лантаны, но она не осмелилась. Одно дело – получасовой разговор, и совсем другое – физический контакт. Она не могла дотронуться до Роуан – такой жест казался ей чересчур интимным, и впечатление усугублялось царившим вокруг безмолвием.