– Что с тобой? Шортер, тот человек, с которым мы встретились в Лондоне, сказал, что ты нездорова.
Достав платочек, она высморкалась и утерла слезы. Это показалось слишком обыденным в тот тяжелый момент.
– Боюсь, что так оно и есть. Возможно, это продлится пару месяцев, возможно, год. Но не дольше.
Я потянулся снова ее обнять, но она упреждающе подняла руку.
– Нет, нет, любимый. Не беспокойся. Я готова к смерти. Правда. Все нормально, Роберто.
– Если так… я рад.
– Теперь, когда я снова тебя увидела, все хорошо.
Глава пятнадцатая
Дома в Лондоне меня ждал плотный конверт – письмо от Перейры. Вскрывать его я не стал, сразу поехал к миссис Гомес забирать Макса.
Со странным чувством я тогда вошел в свою квартиру. Она показалась мне чужой. Хотя я помнил до мелочей, где что лежит, и с автоответчиком справился вполне машинально. Но не покидало ощущение, что я не дома, а на сцене, и просто делаю вид, что это я.
Я допускал, что встреча с Луизой привнесла, точнее, усугубила ощущение разлада. Надо было пережить «адаптационный синдром», как говорим мы, психиатры. То есть притерпеться к факту, что тридцать семь лет я жил не так, как должен был.
В моменты сильнейшего стресса мозг прибегает к ловкому трюку, эффективность которого продемонстрировала вся человеческая эволюция. Мы отторгаем неудобную реальность. Даже глядя в зеркало, мы ухитряемся видеть не себя, а кого-то другого. Мы громко себе что-то доказываем, словно хотим сказать: «Нет, такого просто не может быть». Примерно те же эмоции одолевали меня.
Когда я писал своих «Немногих избранных», перекусывая консервами из лавки Якоба, разогретыми на газовой горелке, уже тогда я смирился с тем, что ничего хорошего из моей жизни не получится. Я был в ту пору старше многих и догадывался, что никаких поблажек мне от судьбы не дождаться. Что жизнь моя так и не обретет спасительной гармонии, радующей нас в произведениях искусства. Какая уж тут гармония, сплошные несуразности и ложные выводы, а отсюда непредсказуемые столкновения, вмятины от ударов, и однажды после очередного удара все оборвется, закончится крушением.
С самого детства меня страшило, что я представляю собой лишь скопище хаотично двигающихся молекул. Но после расставания с Луизой я понял, что есть вещи ужаснее неизбежных страхов перед устройством и законами природы. Любовь, любовь… главная ценность, так извечно считалось и твердилось, о ней все были и небылицы, ею вдохновляются художники…
Сам же я убедился, что это диво не просто недосягаемое, но и разрушительное. Любовь к Луизе исковеркала мою собственную жизнь, а Луиза поплатилась за любовь ко мне пустотой существования. Хвала Господу, что я все-таки решился на это безрассудство – приехал к Луизе в Альпы. Хоть немного успокоил ее сердце. На прощанье.
По большому счету эта великая «любовь» стала для меня катастрофой, растянувшейся на десятилетия. Теперь я знал это точно. Но знал и то, что обречен на проклятие, что угольки продолжают тлеть, что я и под пыткой не смог бы отказаться от своей любви.
Мы договорились, разумеется, что будем переписываться, звонить. Она обещала регулярно оповещать меня о состоянии здоровья и прислать фотографии внуков. Просила выслать ей «Немногих избранных», но я сказал, что стыжусь этой книги. И я обязательно приеду к ней в Италию, а она будет изо всех сил лечиться, чтобы принять меня на должном уровне.
А если Луиза все-таки выздоровеет? Тогда мне везти ее в свою лондонскую квартиру, с живущей этажом выше пани Качмарек? Или ей придется поселить меня в старом родительском доме под городом Специя, в котором она живет с тремя взрослыми детьми?
Мы бы никогда не встретились, если бы она не заболела так серьезно. Если бы не это и не смерть ее второго мужа, Луиза не пыталась бы до меня добраться. Вот такая ирония судьбы, но лучше было об этом не думать, слишком тяжело. Мы с ней решили спасти хоть что-то. Пока Луиза дышит, пока она жива. Мечта о том, что однажды начнется наша с ней общая жизнь, затеплилась и в моем сердце.
В думах о Луизе я совсем забыл про письмо Перейры. Вскрыл его только спустя несколько дней.