– Это твоя знакомая?
– В общем, да. Но не очень близкая.
Глядя на ее молодое лицо, на рассеянно-сосредоточенные глаза, на темные с каштановым блеском волосы, я чувствовал, как меня наполняет нежность. Раздражающе терпкое влечение исчезло, совсем. Наверное, если бы у меня была дочь, вообще был бы ребенок, я испытывал бы те же чувства. Так оно и должно быть, желание замещается добротой, это совсем другое тепло, это не испепеляющее пламя, которое годами полыхало всуе. Оказывается, я способен на нормальные, не экстремальные чувства. Это придавало уверенности, даже подумалось, что я не так уж фатально отгорожен от мира. Что все-таки могу понимать других. Вот и Селин, при всей ее особости и существовании в непонятной мне реальности, умеет находить общий язык с остальными.
Мы прошлись по дороге до моря, она держала меня за руку. Потом вернулись в кафе, я крепко ее обнял, прижал к себе. Селин поцеловала меня и что-то прошептала на ухо – что, я не разобрал. Потом я быстро подошел к машине. Нажал на газ, машина тронулась, оборачиваться я не стал.
Больше у Перейры не оставалось оправданий для секретов. Пришел час предъявить мне обещанное, каким бы оно ни было. Атмосфера в библиотеке была напряженной. Да и грустной, потому что наше общение и мне, и ему было приятно, каждому на свой лад.
Я подошел к огромным, от пола до потолка, французским окнам и глянул в темноту. Чтобы как-то снять напряжение, сказал:
– Весна на подходе. Сегодня утром было очень солнечно.
– Да. Весна, весна, пора надежд. А вы что скажете? Помогли вам эти несколько отлучек на остров? Эти наши с вами беседы хоть немного смягчили вашу боль и отчаянье? Из-за Луизы. Из-за книги…
– Да, кое-что я стал воспринимать иначе. Но хуже мне точно не стало. И если рассуждать логически, то…
Перейра улыбнулся:
– Вот и замечательно, Роберт. Детей у меня нет, вы знаете, но я… рад за вас.
Я кивнул. Теплое ко мне отношение тоже было одним из пунктов его «плана». Это я уже понял и принял. Но едва ли… Нет, я не был готов относиться к нему как к отцу. Отец есть отец.
– И книга у вас замечательная. «Немногие избранные». Очень хорошая работа.
– Ничего хорошего. Уйма неточностей, недомолвок, отчасти преднамеренных. Особенно в рассуждениях о биологической компоненте в природе сумасшествия.
– А ваши теперешние взгляды?
– Теперешние такие. Пока не появятся ученые поумнее нас с вами, которые помимо генетических факторов и теории будут уделять должное внимание самим людям… Хотя, вероятно, это будет еще не скоро. В общем, пациентов надо уважать, прислушиваться к тому, что они говорят. Это хотя бы… хотя бы цивилизованно.
– Прежде чем я вручу вам записи, в которых присутствует ваш отец, пообещайте мне одну вещь.
– Какую такую вещь?
– Обещайте больше не стыдиться своей книги. Там действительно есть недостатки, но по большому счету она стала настоящим прорывом, откровением.
И опять я почувствовал жжение в глазах. Но голос мой не дрогнул:
– Обещаю.
– Ладно. Пойдемте со мной.
Мы пересекли холл, дальше пошли наверх и по длинному коридору. Он отпер дверь спальни, включил свет. Там было полно светильников без лампочек, и посуды: блюдечек, тарелочек, чашек. Из углового шкафа Перейра вытащил и протянул мне синюю папку.
– Здесь восемнадцатый год, вторая половина. Я был тогда командиром роты. Тот фрагмент, где про вашего отца, я пометил маркером. Но если хотите, можете читать все.
– Спасибо.
– И вот что. Забирайте папку в свою комнату. А поговорить обо всем сможем утром. Вам – спокойной ночи.
Он протянул мне руку, видимо, хотел из жалости погладить меня по плечу, но я этот порыв проигнорировал, устремившись к двери. От нее – быстрее к лесенке. И вот я уже в своем убежище. Сразу бросился к окну, рывком распахнул ставни, впуская ночь, и несколько секунд вслушивался в отдаленный шепот волн в
Надев очки, зажег лампу и открыл папку. Начал с первой страницы, рассудив, что так будет проще понять, что тогда происходило. Но совсем скоро я, как первоклашка, которому не терпится получить булочку с глазурью, перескочил на строки, отчеркнутые маркером. И вот что прочел.