Там, где билось мое сердце

– Да. У них там дела совсем плохи.

Человек просил о помощи, клиенты продолжали беседовать. Однако когда женщины подходили к столам, им протягивали ломти хлеба, ветчину, оливки. Они брали все это, не проронив ни слова в ответ. Один дядечка перевалил половину своих спагетти в тарелку для хлеба, воткнул в середку вилку и отдал. Старушка отломила клешню от омара. Когда женщины поели, Паскуале очень быстро их выпроводил. Я наблюдал за всем этим. Вот серая стайка вышла и через минуту исчезла за толпой прохожих. Шествие этих отшельниц замыкал их лысый поводырь, еле-еле ковылявший.

Спагетти под соусом из нежных моллюсков аппетитно поблескивали. Кусок телятины, поданный позже, был щедро залит соусом марсала, а сбоку от него на тарелке лежало картофельное пюре, которого я не ел очень давно. Луиза настояла на том, чтобы принесли фалернского вина, оно оказалось янтарно-коричневым. Я сказал ей, что латинские поэты воспевали это вино в своих виршах. И даже вспомнил, что оно значилось в меню помпейской таверны: чудом сохранившаяся запись на чудом сохранившейся стене. В общем, проиллюстрировал ценность напитка. Однако скорее это был повод похвастаться своей эрудицией.

После ланча мы решили прогуляться, и минут через пять она вдруг схватила меня за руку.

– Постой. Мне надо сюда.

И мигом исчезла за стеклянной, с золотой затейливой надписью дверцей магазина, витрины которой были окантованы красным деревом. Во всех курортных европейских городах есть такие магазинчики, ровесники минувшего века. Там среди вешалок с шерстяными халатами и ночными сорочками можно увидеть манекены в корсетах. Но вот снова звякнул колокольчик над дверью, и Луиза вышла, держа сверток из нарядной тонкой бумаги.

– Вот, купила то, что носили еще в молодости моей бабушки, – она рассмеялась. – Теперь можно идти дальше. Andiamo.

За машиной приглядывал жирный парень в американской шерстяной рубашке из комплекта формы пехотинцев. Он запросил денег больше, чем мы договаривались с охранником, но рядиться я не стал, пожалел времени. Я сел за руль, мы поехали, и под ровное урчание мотора Луиза принялась расспрашивать меня с еще большей дотошностью, чем раньше.

Мне-то казалось, что за предыдущие десять дней она узнала обо мне все. Ну… почти все. Вопросы были непростые. Было ли мне одиноко? Почему мне пришлось так много учиться? А какие они, мои армейские друзья? И много ли ребят погибло?

Через полчаса мы подъехали к городку Поццуоли, совсем не похожему на Неаполь. Его не затронули бомбежки, в него не вламывались оккупанты. Город существовал сам по себе, будто был вовсе и не в Италии. Я рассказал Луизе, что когда-то тут, подальше от глаз любопытных горожан, понастроили себе вилл самые свирепые римские императоры.

– Кажется здесь, в Поццуоли, Нерон прикончил свою мать, расчленил и раздал куски друзьям. И Тиберий был убит здесь, начальником собственной стражи.

– Я думала, он жил на Капри.

– На Капри он выбирал себе мальчиков и девочек. Принуждал их ко всяким мерзостям. А что насчет тебя, милая Луиза?

– Меня?

– Тебе бывало одиноко? И как насчет романов?

– Нет… у меня… нет.

– Смелее, ну…

Я просто шутил, подтрунивал. Но посмотрев на ее лицо, увидел на нем страдание.

– Прости, – я бережно сжал ее руку. – Я не хотел тебя оби…

– Дорогой ты мой, – сказала она. – Все хорошо, я рада, что и ты меня спрашиваешь. Что хочешь про меня все знать. Я ведь так тебя люблю.

Я вырулил на пыльную обочину и остановился. Впереди маячил маленький вулкан, а за ним поблескивало озеро Аверно.

– Ты уверена? – спросил я.

– Уверена.

И этот взгляд вниз, на руки, а потом вскинутые ресницы и – улыбка.

Я наклонился ее поцеловать. Она отозвалась с такой страстью, словно готова была меня съесть, словно хотела, чтобы губы наши никогда больше не размыкались.

Мы подъехали к озеру, машину оставили в оливковой роще. Я был спокоен, мошенников и воришек, порожденных войной, тут не водилось. Взявшись за руки, мы подошли к большому, почти идеально круглому озеру, поросшему по краям камышом; над водой густо роились какие-то букашки.

На меня повеяло детством, когда значимой частью моей жизни была античность. Стикс, Ахерон, Лета, Флегетон, Коцит, Аверн – реки Подземного царства, и вот это круглое озеро, ведущее в Аид…

Странное это ощущение – когда перед тобой вдруг наяву предстает ожившая картинка из мифа, мозгу приходится нелегко: надо отделять привычный вымысел от реальности. Хотелось, как Энею, скитальцу Вергилия, перенестись в Аид, поддаться чарам мифа, но было страшно, что я не смогу оттуда вырваться, так и останусь среди теней.

Я все больше досадовал на то, что мы столько времени потеряли в центре Неаполя, день уже мало-помалу клонился к вечеру. Мы сидели на сухой, густо поросшей травой кочке. Из головы все не шел Эней.

– Ты знаешь «Энеиду», про что эта поэма? – просил я.

– Да. Точно помню, что про гибель Трои. Эней бежит оттуда со своим отцом…

– Анхизом.