Там, где билось мое сердце

Стоя под палубами среди синюшно-бледных, сотрясавшихся в рвотных конвульсиях парней, я обдумывал предложение Вариана. Я был горд тем, что меня не выворачивало наизнанку, но пот лил с меня градом и дрожали колени, в любой момент могло подкатить. А пока я еще что-то соображал. Ясно, что подъем уже скоро, иначе мы просто не успеем пересесть на десантные баржи. Впрочем, смерть от пули, возможно, будет не так мучительна, как эта жуткая дурнота…

Раздался свисток, потом чей-то окрик. Вразнобой застучали по металлу подбитые гвоздями подошвы.

…И вот мы на палубе, после света дневных ламп ночь кажется угольно-черной. Я минуты две глубоко вдыхал соленый воздух. Осмотревшись, заметил сзади очертания громадных кораблей с поднятыми пушками, готовыми по сигналу открыть огонь. Прежде я их видел только на солидном расстоянии, в гаванях, а то и вовсе на открытках. А эти левиафаны были здесь, рядом, я и помыслить не мог о том, что увижу их так близко. Их привели сюда по распоряжению политиков, которые сейчас далеко-далеко, скорее всего, лежат в теплых постелях. Только в тот момент я осознал масштабы нашей замершей на рейде армады. Впереди тральщики, которые проложили путь эсминцам и сторожевым кораблям, чьи громады я только что рассмотрел. Ближе всего к нам находились суда поменьше, охранявшие конвой, и сотни десантных барж. Увидев такое количество мощных кораблей из самой твердой стали, я даже немного успокоился. Но ненадолго. Раз сюда нагнали целый флот, да еще высадят на берег пятьдесят тысяч живой боевой силы, то… каким же крепким должен быть орешек, по которому собрались долбануть такой гигантской кувалдой?

Сделав еще один глубокий вдох, я приказал себе отвлечься от орешка. Попытался представить итальянских обывателей, живущих в городе и за городом. Странно было, что совсем неподалеку от нас копошится почти мирная жизнь: спят в деревянных кроватках дети, по двое, а то и по трое в одной; бабушки в черных вдовьих платьях; фермеры, уже отдавшие свой скудный урожай врагу. Лодочные мастера и крестьяне… Кто еще смог бы как-то выживать среди без конца марширующих солдат? А совсем скоро Юпитер Всемогущий нашлет громы и молнии на долы и равнины Лацио, знаменитого предместья Рима.

…Мы спустились по плотным крупноячеистым сетям в баржу. Воздух был наполнен гулом голосов, потрескиваниями раций, криками: «Вторая рота сюда!» или: «Четырнадцатый на корму!», это чтобы люди сели в нужную посудину, к своему взводу.

В такие жесткие моменты я начинал обдумывать варианты спасения. Например, попробовать в ходе боя спрятаться за плечом Билла Шентона или за чьим-нибудь еще, глядишь, и пронесет. Подверну ногу или сделаю вид, что подвернул; неплохо бы первым заползти в укрытие, соответственно, последним оттуда вылезти, хоть из окопа, хоть из-за уцелевшей стены раскуроченной бомбой виллы. Какие еще варианты? Я парень опытный, прошел через Дюнкерк и южно-африканскую кампанию, то есть запросто могу вспомянуть с Ричардом Варианом и с командирами рот былые заварушки, потом потрепать по плечам того-другого солдатика, ругнуть рацию за помехи и — исчезнуть. С этой десантной операцией такая будет грандиозная морока, что можно под шумок притаиться и сбежать, никто и не хватится. Мама точно бы меня поддержала. Сразу представилась ее спальня в нашем доме с древним имечком «Старая дубильня», на волосах бигуди и сеточка, лицом уткнулась в подушку, поза напряженная, чувствуется, что сон неглубокий, тревожный. И я словно наяву чувствую запах промозглого зимнего сада, слышу, как падают на стену капли, срывающиеся с веток кедра. И кажется, что дом мой где-то рядом, но я осознаю, что это наваждение, подвох памяти. На самом деле в щеку дует ледяной ветер, а под ногами покачивается стальная палуба. Странно, как ветер и палуба могут сосуществовать с маминой спальней.

…Некоторые ребята про себя молились. Это было понятно по склоненным головам и шевелящимся губам. Не нужна им предстоящая эпопея, никому она не нужна. Ни один мальчишка не рождается солдатом. Не для этого появились на свет Стори, Холл, Макнаб, Джонс, Резерфорд и все остальные, чьи лица невозможно рассмотреть в темноте. И тут до меня дошло, что парням тоже очень страшно, невыносимо страшно, и я приказал себе сделать все, что потребуется, и будь что будет. Кому пуля, кому осколок снаряда, еще запросто можно утонуть на январском мелководье, сведет от холода руки, и баста, прощай, солдат.

Ладно. Раз уж я решился ввязаться в эти гибельные игры, пусть бог войны или какой-нибудь еще обезумевший вождь хотя бы прикончат меня быстро. В такие минуты что бог, что вождь — существа одного порядка.