Там, где два моря

Реальность приобретала реально зримые очертания, когда Люся добавляла несколько диоптрий к возможностям своего зрения, слабого с детства. Попросту говоря, Люся надевала мягкие контактные линзы, и ее контакт с внешним миром обретал четкие формы.

Не то была Бэлла. Она тоже не отличалась остротой зрения хищной птицы, но при этом ничего не надевала. «Как она выходит на сцену?!» – недоумевала Люся.

Бэлла не просто не видела лиц, обводя зал блестящим и искренним взором. Она... не хотела их видеть.

Да, этот непостижимый обмен энергией, это приятное волнение, которое поднималось и кружило голову, словно пузырьки шампанского, перед каждым выходом на сцену – все это было... И в этом был высокий смысл. Но лицо вот этой дамы в четвертом ряду слева – нет!.. нет!!! Уберите! Сотрите! Убейте!

Наверное, Ван Гог, оставивший стертые овалы вместо лиц на некоторых бесценных своих полотнах, имел собственные соображения на этот счет. Забыл? Некогда было? А может, ему было скучно?..

Белке было страшно. А вдруг эта дама в четвертом ряду слева сегодня так же несчастна, как и она? Только ей ведь не надо петь. Вдруг она смотрит на Бэллу в ее блестящем платье печальными и злыми глазами? Нет, она не должна этого видеть. Она не успеет себя защитить. Она не успеет выпустить иголки.

«Будь собой!» – затвердили все вокруг, следуя негласному коду. А имели в виду свое, а как же иначе? «Будь звездой!» – звучал и резонировал в Бэлле папа. «Кыш под лавку!» – говорили в Белке мамочкины гены. Дитя двух противоречий, Вера росла застенчивой звездой, и чем громче звенел ее смех, тем больше ей хотелось спрятаться.

Но колесико вертелось, Белка бежала, распушив хвост, спрятаться не получалось.

Белка пела и плясала,
Словно заводна-я!
Все подметки оттоптала –
Шла домой боса-я!

Детская песенка крутилась в голове и не отставала. Невероятно! У нее партия со сложными фиоритурами, а тут – заводна-я! ...Плохо ей, плохо! Шла домой боса-я!

Чего они ждут от нее – там, в зале?.. Она ничего не может им дать. Она, конечно, выйдет на сцену. Она «включит автопилот», как учил ее папа. Но пианист не играет пальцами. А извлечение звуков посредством напряжения голосовых связок еще не есть пение. Разложили себя на бархатных креслах, закрывая одни благородные потертости другими, неблагородными, выплюнули деликатно жвачку и приготовили глаза и уши, чтобы внимать.

Вообще-то, выходя к людям в блестящем концертном платье, Бэлла наносила им минимальный ущерб. Зато теперь вы знаете, кому предъявить ваши счета. Это Стас Свенягин.

Если бы Бэлла работала учительницей – она придушила бы всех этих детей. Если бы она работала врачом, ее пациенты мёрли бы, как мухи, от неизвестных болезней. Не попадайтесь ей на пути, если она кондуктор трамвая.

Присмотритесь! Кто портит вам жизнь? Где ваше чувство реальности? Это все они – недолюбленные женщины! Они грубят вам в общественном транспорте, нелюбезны в присутственных местах и придавят вас взглядом, если вы просто пройдете мимо.

Самые «продвинутые» нахамят вам с улыбкой и получат свое удовольствие. Не вините их – у них есть только это.

Их много. Не стойте к ним в очереди, не покупайте у них булочки, не верьте их словам. Они профнепригодны и не пригодны вообще, оттого что несчастны.

Файл 21.docУжасная Бэлла

Бэлла рисовала губы, и фам-фаталь проявлялась из негатива вместе с четким контуром карандаша и густой «взрослой» помадой. В гримерке был полумрак, только большое зеркало было хорошо освещено, перед ним и сидела Бэлла Шмель.

Она была одна. Сегодня она поет «Ариадну». По левую руку, как обычно, горела белобокая свеча, и аромат ванили распространялся по служебному помещению. Язычок пламени отражался в зеркале, маленькая иконка в углу столешницы тоже принимала свет живого огня и отражала его золотым тиснением. Вот-вот объявят ее выход. Вообще-то это против правил, но, уходя, она, так и быть, сложит губы трубочкой и задует свечу.

Губы Белки – по-детски нежно очерченные, маленькие и пухлые, особенно нижняя, с поперечными складочками, в которых столько естественности, когда они «прорезываются» через тонкую вуаль краски для губ, такой, впрочем, ненужной, очаровательно бледные, безо всякой краски, в контрасте с оливковым тоном ее кожи. Нарисованный рот сразу делает ее женщиной-вамп, этакой фам-фаталь. Зачем?.. Грим – понятно, но зачем она проделывает это всегда?..

Бэлла отложила карандаш, привычно и правильно обвела яркой помадой внутри контура, как вдруг слеза, крупная и красивая, как кристалл Сваровски, начала разъедать грим. Через другую слезу, как через увеличительное стекло, было хорошо видно вытянутое лицо Стасечки. Как же он опешил, бедняжка, там, на лестнице, и страх, самый настоящий, неподдельный страх заплескался в его глазах!..

Бэлла медленно берет тюбик, снова подносит к губам и начинает обводить им рот – задумчиво и с настойчивостью маньяка вдавливая помадный стержень в бледное отрешенное лицо.