Там, где дым

Я спросил Джеффри, где я могу найти его мать, и он дал мне ее рабочий адрес в деловом районе города. Это сразу насторожило меня. Учитывая, что у миссис Гибсон было свое собственное дело, и принимая во внимание, что ей приходилось вкладывать в бизнес энергию и время, тогда как ее муж всеми силами старался разбазаривать собственные заработки и не щадил ее доходов, тем не менее казалось очень странным, что она отправилась на работу на следующий день после внезапной кончины супруга. За годы работы в полиции мне встречалось много женщин с высоким самообладанием, но ни разу я не видел горюющей вдовы, отвезшей тело мужа в морг, распорядившейся, как его одеть, и тотчас отправившейся на работу, словно это самый рядовой день. Хладнокровие Роды Гибсон показалось мне, мягко говоря, не вполне обычным.

Желания носить за поясом пистолет, который мог оказаться краденым, у меня не было, поэтому я вернул «смит-и-вессон» рыжему бородачу и предостерег его, что оружие – штука опасная: можно случайно прострелить себе ногу. Часы показывали без двадцати пяти одиннадцать. Я отправился к месту парковки «Мерседеса», завел машину и поехал на восток, в мастерскую по ремонту телевизоров, хозяином которой был Генри Гаравелли.

Глава 4

Генри был облачен в синий комбинезон. На правом нагрудном кармане красовались вышитые желтыми нитками буквы GTV, что означало «Гаравелли – ТВ». Я пожал его руку с чувством, похожим на отцовскую гордость. Я знал его уже больше пяти лет. Впервые мы с ним встретились, когда ему было восемнадцать и он являлся членом уличной банды под названием «Кардиналы (Общественный атлетический клуб)». Общение происходило на крышах многоквартирных домов с юными дебютантками, а атлетизм включал удары по голове цепями, удары по лицу автомобильными антеннами, нанесение ран выкидными ножами, а также стрельбу по парням из латиноамериканских клубов. Это была эпоха, когда пуэрториканцы стремились к самоутверждению, не желая чувствовать себя второсортными гражданами. Поэтому в груди итальянцев четвертого поколения клокотали националистические страсти, включая патриотический порыв защитить свою охотничью территорию. Я думал, что видел последнюю уличную банду в конце сороковых или в начале пятидесятых, но в тысяча девятьсот шестьдесят девятом, когда я впервые встретил Генри, поднималась новая волна. После моей отставки из полиции эта чума снова распространилась по городу.

Генри теперь было двадцать три года, из них три с половиной он провел в заключении – благодаря мне. Я взял его при попытке ограбления бакалейной лавки. Тогда ему было девятнадцать; вначале он был членом уличной банды молодых хулиганов, потом дорос до героина – вкалывал его себе на тридцать долларов в день, что составляло двести десять в неделю. Такую привычку иметь не просто, если только вы не занимаетесь регулярно грабежами, кражами со взломом, не вымогаете деньги у хозяев портняжных мастерских, магазинчиков, торгующих спиртным, – другими словами, вам необходимо как-то пополнять свой несуществующий бюджет. Генри не признался ни в чем, кроме попытки ограбить бакалейную лавку, но этого хватило для приговора на десять лет. Впоследствии ему сократили срок до трех с половиной за хорошее поведение.

Как бывший полицейский, я знаю, что большинство тюрем представляют собой средневековые крысиные норы, в которых готовятся и выращиваются уголовники и гомосексуалисты. Эти крысиные норы бросают вызов всему человечному, они – острова в обществе, стремящемся лелеять свои идеалы и быть гуманным и великим. Чудо, произошедшее с Генри, состоит в том, что он не только выжил в тюремной системе, но и остался в выигрыше. Начать с того, что он бросил привычку колоться, а это само по себе уже является немалым достижением в исправительном учреждении, где наркотики почти так же доступны, как на улице. Он не выучился профессии (если только вы не считаете, что работа в тюремной прачечной подготовила его к хорошему заработку за пределами тюрьмы), однако заочно окончил среднюю школу и, выйдя на свободу в начале 1973 года, тотчас поступил на курсы мастеров по ремонту телевизоров.