Там, где кончается волшебство

Я осмотрела прилавок. Яйца имелись, но чтоб в избытке!

Трамп вытер пальцем нос.

– Сегодня не могу. Простите. – И отвернулся обслужить очередного покупателя.

– Такого в жизни не было, чтобы он не взял мои яйца, – сказала Мамочка.

– Но если у него в избытке, значит в избытке. И все тут.

– Нет у него никакого избытка. Пошли домой.

– Мамочка, не надо придумывать то, чего нет. Сдадим кому-нибудь другому.

Я отыскала бакалейщика, который с радостью освободил нас от яиц, потом мы занесли шитье по адресу и на минутку остановились посудачить со старой Мамочкиной знакомой на площади. И хоть мне показалось, что старушенции хотелось поскорее смыться, я не сказала Мамочке. Мы быстро покончили с делами и побрели домой. Наш путь лежал мимо паба «Белл».

«Белл» был забит народом. Музыкальный автомат играл моих любимых «Ярдбердз» и «Кинкз», а сквозь открытую дверь на улицу струился одурманивающий аромат табачного дыма, кислый запах эля и шум болтовни. Бывало, Мамочка водила меня в «Белл» на кружку темного, но в этот день она не выказывала ни малейшего желания заходить внутрь. Напротив, она прибавила ходу. И все же, едва мы отошли от паба на несколько шагов, как сзади промелькнула чья-то тень, и Мамочку толкнули в спину.

Их было двое: оба спитые, разящие перегаром, оба мне незнакомые. Как только Мамочка пришла в себя и развернулась, чтобы дать обидчику сдачи, сзади подвалил второй детина и снова толкнул ее, теперь уже к пабу.

– Чтобы тебя тут больше не видели! – просипел первый.

Он сильно надавил ей руками на грудную клетку, чтобы толкнуть в обратную сторону. Мамочка заорала на него благим матом, но оступилась и полетела в канаву; клюка забряцала по мостовой. Мамочка лежала в канаве на спине и тяжело дышала.

После секундного шока я подхватила клюку и кинулась с нею на ублюдков, но только зря воздух взбаламутила: их уже и след простыл. Никто из собравшихся зевак не вызвался помочь мне в вызволении Мамочки из канавы. Я попыталась поднять ее сама, но чуть не надорвалась. В итоге помощь подоспела в лице Артура Макканна. В своей извечной кожаной куртке, он вышел из паба, склонился над Мамочкой, похлопал изящными ресницами и помог ей подняться. Потом отряхнул и без единого слова передал ей палку.

От двери в паб послышалось визгливое:

– Артур, не ввязывался бы ты лучше, а?

Кучка народу, до этого как воды в рот набравшая, вдруг разом загалдела. У входа стоял мужчина, лицо которого мне показалось знакомым. Он очень пристально следил за происходящим. Мамочка уже встала на ноги, но еле дышала. Кто-то протянул ее корзинку.

– Может, ей выпить принести? – предложил Артур. – Она неслабо рухнула. Хреново выглядит.

– Мы сами справимся, – вдруг холодно отчеканила я.

– Не трогай Артура, он ни при чем, – измученно сказала Мамочка. – Осока, веди меня домой.

Если бы вы только знали, как было тяжело! Мамочка навалилась на меня всем своим немалым весом, и мы заковыляли прочь, гонимые песней «Прочь с моего облака» этих гопников «Роллинг Стоунз»[1].

Мамочка так и не оправилась от этой потасовки. Придя домой, она легла в кровать. Я в ужасе смотрела на бешеное количество синяков, испещривших старческую спину, руки, ноги. В преклонном возрасте кожа ведь уже не та и восстанавливается не так легко, как в молодости, а Мамочка, что говорить, была старухой. Под ее чутким руководством я приготовила мазь на растительном масле из молодых листьев бузины: я прогревала листья в масле, пока они не стали хрусткими, потом процедила полученную смесь сквозь сито и перелила в банку. Втирая мазь в Мамочкины синяки, я ей нашептывала слова успокоения. Она лежала с закрытыми глазами и только иногда моргала.

Как стемнело, на нашем ясене заухала ушастая сова. Она считается предвестницей несчастья, и я расстроилась, а Мамочка сказала, что это хороший знак.

– Сколько ни помогай людям, – сокрушалась она, – рано или поздно тебе это выйдет боком. Вот почему мы с ними особо не якшаемся. Рано или поздно выйдет боком, помяни мое слово.

– Мамочка, поспи.

Я напоила ее успокоительным отваром из мяты и валерианы, которую она звала вандаловым корнем. На ясене снова ухнула сова. Луна светила так ярко, что было видно, как птица, нахохлившись, сидит на ветке. Подумав, что я смогу спугнуть сову, если настроюсь, я посмотрела на нее. Сова не шевельнулась, только взглянула на меня в ответ.

Назавтра Мамочке стало хуже, и я послала за местным терапевтом Блумом. Как доктора она его ни во что не ставила, и он был в курсе. Но он пришел – с портфелем, стетоскопом, весьма напыщенный. На мизинце у него сидело колечко, а Мамочка мне говорила, что это знак масонов. Не знаю, так ли это.

Блум вечно куда-то торопился. Вот и сейчас он прямо-таки взлетел по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Осмотру Мамочка не сопротивлялась, и вскоре доктор пригласил меня вниз.

– Придется увезти ее в больницу, – сообщил Блум, пройдясь рукой по жирным от бриолина волосам.

– Ни за какие коврижки! – отрезала я.

Мамочка ненавидела больницы. На то у нее имелись веские причины.