Там, где меняют законы (сборник)

БМВ Григоряна стоял под самым окном офиса, и Григорян увидел, как к его машине подкатила белая с синим «шестерка». На «Шестерке» были чернореченские номера и надпись: «ГАИ», хотя ГАИ уже не было, а труженики свистка именовались новым труднопроизносимым сокращением из пяти букв. Из машины вышел невысокий коренастый парень в джинсах и вельветовой куртке.

Прошло минуты две, и в дверь кабинета Григоряна постучали.

– Кто там? – сказал директор.

Дверь отворилась, и на пороге показался все тот же коренастый гаишник. Закрыл дверь и прислонился к стене.

Мент улыбался, и от этой улыбки душа Григоряна ушла в пятки.

– А ведь я тебя засек, – сказал гаишник.

– Что?

– Это ты ехал на «БМВ» в Чернореченск. Туда и обратно.

– А что, в Чернореченск больше ездить нельзя? – спросил, холодея душой, Григорян.

Мент все так же ритмично двигал челюстью. Это был молодой еще гаишник, веснушчатый и вихрастый, с мордочкой, вострой, как у лисы.

– Ищут ведь тебя, – сказал гаишник, – ищут тачку, из которой облаяли пикет. Который потом расстреляли.

– Слушай, – сказал Григорян, – при чем тут я, а? Ну хорошо. Ну ехал я в Чернореченск. Ну обругал пикетчиков. Не приезжал я вечером, вот те крест, не приезжал! Да их до меня двадцать человек, наверно, обматерили.

– Но только у одного из этих двадцати был «БМВ», и только один сказал, что он еще вернется.

– Да злой я был! Ну что я? Я же не бандит.

Мент равнодушно жевал.

– А это ты в отделении будешь доказывать, бандит ты или не бандит. Вся область на ушах стоит, требует найти кто в пикет стрелял. Мне за бдительность повышение будет.

Мент поискал глазами вокруг, и его рука оплела горлышко коньячной бутылки, сидевшей в ящике.

– Хороший коньячок, а? – сказал мент, – можно?

– Лучше не этот, – заторопился Ашот, – вон, я сейчас принесу…

– Смотри-ка – у тебя и коньяк поддельный, а? Акцизные марки на коленке рисовал?

Ашот в ужасе закрыл глаза. Господи, ну зачем, зачем он выматерил этих шахтеров! Он не знал, смогут ли ему припаять убийство двух пикетчиков, – но что он, лицо кавказской национальности, послужит если не козлом отпущения, то дойной коровой для въедливых следователей – это было наверняка.

– Сколько? – спросил Ашот.

– Десять штук.

– Ты с ума сошел. У меня таких бабок нет.

– Ты мне не тыкай, черножопый, – с усмешкой сказал мент, – тебе что, десять кусков жалко? С тебя следователь пятьдесят сдерет, ты еще рад будешь отделаться.

В конце концов сошлись на трех тысячах сейчас, и еще трех – через неделю. Наглый гаишник прихватил ящик с коньяком и был таков.

* * *

Спустя час Черяга нетвердыми шагами покинул квартиру в девятиэтажном доме с выложенным мозаикой шахтером. На губах его виднелись следы от женской помады, и в ворот рубашки, если приглядеться, можно было заметить свежий засос чуть пониже шеи.

Мир изменился. Пустынная горбатая улица уходила, казалось, прямо в небо, деревья тихо шелестели, поздравляя Дениса, и водочные этикетки, поднятые ветром, кружились вокруг, как новогодние конфетти.

Рассудком Денис прекрасно понимал, что случилось. Девочке очень хотелось замуж. Девочке особенно хотелось замуж за приличного человека и москвича, и когда она увидела, что несостоявшийся деверь посматривает на нее масляным взглядом, она решила, что это – ее шанс.

По разным причинам у Черяги не очень ладились отношения с женщинами. Имя-отчество последней причины было Марина Сергеевна, и работала причина переводчицей в какой-то иностранной конторе. У Марины были серые глаза и длинные ножки, и они с Денисом подходили друг к другу как две половинки ореха, что не помешало Марине два месяца выселить Черягу из своей постели, едва на горизонте замаячил перманентный любовник – генеральный директор какого-то ООО с тыквообразным чревом и сексапильным кошельком.

Тривиальную измену ради денег Черяга бы еще пережил, но Марина сказала ему на прощанье: «Слушай, а с чего тебя любить? Тридцать два года мужику, а он до сих пор на жизнь заработать не может! Ты думаешь, я тебя из-за денег оставляю? А ты когда-нибудь такое слово слыхал – самореализация?»

Здесь, в богом и капитализмом проклятом Чернореченске, статус Черяги как москвича и важняка был достаточно высок, чтобы невеста брата уцепилась за него, как за тростинку.

Но какое это имело значение? Черяге было так хорошо, как не было хорошо никогда в жизни, и солнышко улыбалось ему с небес, и жизнь без сегодняшнего дня была как резиновая лодка, из которой сдули воздух и сунули в чулан, а сегодняшний день был как воздух, которым наполнили лодку и как река, по которой она плывет.

«А скажи, дружок, вы так же валялись бы на диванчике, если бы ты сказал ей, что живешь в однокомнатной конуре за кольцевой дорогой, и что ты ни разу в жизни не взял взятки?» – ехидно шепнул рассудок, пока Денис заводил магнитной карточкой темно-зеленый «Мерс». Но Денис цыкнул на рассудок, тот завилял хвостом и пошел прочь, как уходит из комнаты обиженный пес, изруганный за изодранную игрушку.