Там, где меняют законы

Мережко и генерал остались одни в накуренной комнате с красными вымпелами и неработающим компьютером, и Диму внезапно охватила дрожь. Ему вдруг представилось, что все, что он пережил за последние десять лет, было морок. И нет на залитых светом ночных улицах «Мерседесов» и «Ауди», нет ресторанов и казино, нет акционерных обществ, фитнесс-клубов и супермаркета «Седьмой континент» по дороге домой, — а есть лишь красные вымпела с золотой бахромой, и каменный Дзержинский, и каменное здание напротив, и все, что было последние десять лет, это было потому, что люди в каменном здании спали, а теперь они ожили, как Командор, и пришли за людьми из «Мерседесов».

Генерал Кутятин обошел молодого финансиста со всех сторон, сел на место следователя и еще раз внимательно перечитал протокол.

— Ну что же, Дмитрий Иванович, сотрудничаем со следствием? Так?

Мережко кивнул.

— «Угрожал мне, я не могу понять почему», — процитировал генерал фразу из протокола. — Не такой дурак Войнин, чтобы угрожать непонятно за что. Ты же знаешь, где деньги.

Мережко отрицательно покачал головой.

Кутятин сгреб его за галстук.

— Слушай, коммерсант, — сказал генерал, — сегодня, по твоему заявлению, мы приняли Войнина. Мы устроили шмон в его офисе. Мы устроили шмон у него дома. Ты мне продолжаешь врать, — и я выпущу Войнина на свободу. За недостатком улик. И дело закрою, понял? Ты не дойдешь до своего дома. Нечего хоронить будет, понял? Где деньги? На Кипре? В Швейцарии?

— Нет никаких Швейцарий, — сказал Мережко, — деньги были переведены в латвийский банк. Мы туда ездили вместе с Семеном. Там их должны были разбить по оффшорным счетам, обналичить и перевести в Россию.

— Разбили?

— Вряд ли. На момент смерти Семена операция еще не была проведена.

— И что теперь можно сделать? — спросил Кутятин.

— За пять процентов от суммы они арестуют эти деньги, и мы начнем суд, что их надо вернуть в Россию.

— Банк их может — не арестовывать? А просто перевести на указанные счета?

— Латвийский банк? Запросто. Хозяин мертв. У меня — доверенность на ведение финансовых дел. За двадцать процентов они сделают все. Я могу полететь туда и открыть счет…

— Мы полетим вместе, — сказал генерал Кутятин, — это дело большой государственной важности, чтобы доверить его коммерсанту.

Глава седьмая

Когда Аня очнулась, было темно и жарко. Занавески на окне были распахнуты, и за ними висела дынная корка луны и шпиль Московского университета, со звездой, похожей на красный сочащийся сахаром леденец. Кровать, на которой лежала Аня, была очень высоко над полом, и в изножье блестели металлические шишечки.

Страшно болела голова. Было очень странно: ранили в руку, а болит голова.

«Ты убил моего отца, и я сделаю все, чтобы остановить тебя». Глупо говорить такие слова бандитам в лицо.

Потому что нельзя наверняка сказать, кто убил Семена Собинова, но зато можно совершенно точно сказать, кто стрелял в Диму Мережко.

И еще можно было предположить, что люди Стаса видели, как она садится в машину Мережко. Потому что люди Стаса демонстративно следили за ее передвижениями. И если даже Мережко отыскал ее у ресторана «Князь Кропоткинъ», то люди Стаса — тем более.

И она, и отец — все время ездили в бронированной машине, степень защиты которой Стас Войнин одобрил лично. И она, и отец во время покушения оказались в незащищенной машине, и оба раза их намерение ехать в чужом автомобиле было почти спонтанным.

Стас очень быстро принимал решения.

«Это проблема таких людей, как Стас, — сказал Никитин, — у них в конечном итоге нет других аргументов, кроме стрельбы».

Луна висела над спящей Москвой и освещала очень странный мир.

Аня читала книжки, в которых хорошее FBI охотилось за плохими бандитами. Аня читала книжки, в которых плохое FBI охотилось за хорошими гражданами. Но Аня не читала ни одной книжки, в которой FBI и бандиты дрались за контроль над компанией и отличались друг от друга только тем, что бандиты стреляли в конкурентов, а представители государства потрошили их компании со спецназом.

Точнее, было еще одно отличие.

Аня смотрела на блестящий, как скальпель хирурга, месяц, и думала, что ей плевать на мышастого Защеку и генерала Кутятина. И еще она думала, что до безумия, до потери души влюблена в Стаса Войнина.

Почти так же, как раньше была влюблена в отца.

* * *

Когда Аня очнулась в следующий раз, луна погасла, потому что зажгли свет. Лампа на потолке отражалась в никелированных шариках в изножье кровати, и кровать была действительно высокая и на колесиках, и на капельнице рядом с кроватью висел мышиный хвостик с ампулой на конце.

Голова кружилась меньше, а рука болела больше.

Часы над дверью показывали половину восьмого, то ли вечера, то ли утра.

Дверь в палату была открыта, и нянечка в синем халате вкатывала в нее что-то блестящее на колесиках. За нянечкой виднелся охранник с автоматом, а напротив Ани сидел пожилой толстый человек в немодном пиджаке и обвисших брюках. Эдуард Каменецкий.

— Здравствуйте, Эдуард Викторович, — сказала Аня.

— Господи! Наконец! Анечка, как вы…

— Что со мной? — спросила Аня. — Что случилось?