Там, где меняют законы

— Наша позиция твердая, — услышал сквозь вату Извольский, — российскую промышленность мы будем поддерживать, а мирных людей разгонять не будем.

— А скажите, вы в юности троцкизмом не увлекались? — уже не в силах сдерживаться, спросил директор.

— При чем здесь Троцкий?

— А это, кажется, его лозунг — ни мира ни войны, а армию распустить.

Вице-премьер побледнел от злости.

— Ну, знаете, — сказал он, — это выходит за всякие рамки…

— Знаю, — сказал Извольский, — Витя, останови машину.

— Что?

— Мы уже с Иваном Трофимовичем обо всем поговорили, — горько сказал Извольский, — куда нам, провинциалам, со свиным рылом да к кремлевской кормушке.

Джип подрулил к обочине, и Извольский, ни слова не говоря, выпрыгнул из машины.

Вокруг было уже довольно темно и пустынно: до Ахтарска оставалось километров восемь, и по обе стороны дороги тянулся подтопленный в болоте еловый лес, и в десяти метрах белела табличка: «Нееловка». Одна из пустых заводских машин, черная «Ауди», заметив директора, вывернулась из колонны и остановилась у обочины. Внутри машины был только водитель.

Извольскому вдруг стало ужасно неуютно.

Он вспомнил, как вчера играл в классики с прокатным станом, и подумал, что сейчас он так же беззащитен, как и тогда.

Директор побыстрее залез в «Ауди» и проговорил:

— Домой.

Машина полетела по узкой дороге.

На холме мелькнула красная кирпичная церковь — церковь эту построил сам Извольский: правда, деньги, на которые он эт сделал, списали с налогов. Церковь была огромная, пятикупольная, ярко сверкающие купола были крыты нитриттитаном. Раньше этой штукой покрывали боеголовки, а теперь какой-то шустрый инженер с ядерного завода в Златоусте–36 наловчился крыть им церковные купола, и Извольский выменял нитриттитан по бартеру в обмен на оцинкованный лист.

По той же технологии была крыта и огромная чаша со святой водой, располагавшаяся в пристроенной сбоку часовенке.

Извольский вышел из машины и подергал за ручку тяжелых, окованных бронзой дверей: церковь была заперта. Водитель его забарабанил в боковую дверь, где-то в церковной ограде залилась лаем собака, и минут через пять из двери высунулся недовольный батюшка. Батюшка обозрел одинокую «ауди» и заметил:

— Ну чего барабанишь, как оглашенный? Закрыто.

— Открывай, — распорядился водитель, — хозяин приехал.

Батюшка всполошился и побежал открывать.

Извольский, не крестясь, прошел внутрь. Батюшка щелкал выключателями, в храме одна за другой загорались тусклые лампочки, стилизованные под свечи, из витражей лился последний свет от уже закатившегося солнца.

Извольский привалился к толстой гранитной колонне и рассеянно смотрел в лицо высокого и худого человека с длинным свитком, взиравшего на него с правого ряда неоконченного еще иконостаса. Лицо у человека было впалое и грустное, и в свитке, усеянном старославянскими буквами, точно не было ничего написано ни о счете прибылей и убытков Ахтарского металлургического комбината, ни о коксовых батареях, ни о домне номер пять.

Грех ярости, овладевший гендиректором, когда он выскочил из машины вице-премьера, потихоньку уступал место греху еще более скверному: отчаянию. Правительство не собиралось ни платить шахтерам, ни разгонять их. Ни мира ни войны, а армию распустить. Вы знаете, мы отдали ваши налоги нашим банкам, и теперь мы не можем заплатить по долгам шахтерам. Может быть, чтобы решить проблему, вы продадите банку меткомбинат? «Может быть, само рассосется». А почему вы не ездите на «Волгаре», господин-товарищ гендиректор? Давно вас райком по этому поводу не песочил? В это трудно поверить — но все, что хотел московский гость, — это просто еще чуть-чуть отсрочить кризис и продемонстрировать приехавшим с ним телевизионщикам, что правительство держит руку на пульсе и реагирует. Тоже мне реакция: давайте еще чуть-чуть погодим, давайте еще чуть-чуть отсрочим, а там начнется осень, а за осенью зима, а зимой в Сибири на рельсах сидеть плохо — еще примерзнешь задницей.

Ну а заводу что делать, его гендиректору и десяти тысячам рабочих? Помирать с голоду? Тоже выходить на рельсы? Или отдать завод московскому банку, который, действительно, сможет в один момент прекратить забастовку?

За спиной Извольского раздался о тихий шорох: батюшка из всех сил тянул на себя дверь и повторял:

— Да закрыто же, закрыто!

— А вон стоят, — послышался старушечий голос.

— Русским языком говорю: закрыто!

Гендиректор повернулся и пошел вон.

Батюшка побежал за ним.

— Вячеслав Аркадьевич, я насчет отопления…

Извольский обернулся. Батюшка увидел его лицо и замер.

Гендиректор, втянув голову в плечи, сбежал по каменным ступеням.

— Нехорошо из церкви с таким лицом выходить, — скорбно сказал священник.

Забившись на сиденье «Ауди», Извольский набрал номер:

— Премьер? — спросил он, — я согласен.

Было десять часов сорок минут.

* * *