Там, где поют соловьи. Книга вторая. Где мое сердце?

– Батюшки! Стеллочка! Откуда ты взялась? Ну, проходи, раз пришла. Только Нафиса-то здесь больше не живёт…

От соседей Стелла узнала, что ее бывшая няня вышла замуж. Не за Федора, а за директора продраспределителя, человека солидного, положительного, вдовца. И живет она теперь барыней в отдельной квартире на Петроградской стороне, а сюда заглядывает лишь изредка, проведать комнату. Выяснив, что в приют девочка возвращаться категорически не хочет, а решила жить здесь, собравшиеся на кухне соседи призадумались.

–А как мы можем возражать? – сказала Мария. – Комната эта была выделена Агате, как сотруднице госпиталя, Стелла ее дочь, а значит теперь законная жилица. Она, а вовсе не ее няня. Капитолина, открывай-ка комнату! Тебе ведь Нафиса ключ оставила.

С доводами Марии не согласились Капитолина и невестка Прохоровны Сонька. Обе имели виды на эту комнату. Особенно упрямилась первая:

– Не может десятилетний ребенок жить один, надо вернуть Стеллу в детский дом.

– А ты своих дочек отправила бы туда? – спросила Мария. – Ее мать жизнью поплатилась, спасая больных, а мы ее дочку в приют?

У Марии были свои резоны. Детей у них с мужем так и не случилось, а теперь надвигалась старость. Кто о них позаботится? Приголубит она сейчас девочку-сиротку, глядишь, та добром отплатит.

Капитолина напряженно соображала. Когда Нафиса съехала к мужу, Капа очень надеялась заполучить ее комнату. Дочки росли, жить вчетвером с ними и молодым мужем в одном помещении было неудобно. Соседка согласилась пустить девочек, но за деньги, и цену назвала немаленькую. Денег было жаль. А теперь, если хозяйкой комнаты станет Стелла, то с девочкой договориться будет проще. Будут три подружки ночевать в одной комнате, вместе веселее, авось и платить меньше придется. А то и вовсе «за так» прокатит. Просто возьмется присматривать за сироткой… Капитолина решила поддержать Марию, принесла ключ и открыла комнату.

Недовольство высказала Сонька. Она была беременна и тоже надеялась заполучить освободившуюся жилплощадь, поскольку Прохоровна, несмотря на дряхлость, помирать ну никак не собиралась. Но Сонька осталась в меньшинстве, и ее уже никто не слушал. Решающим доводом стало высказывание профессора, что Нафиса в любой момент вольна сдать помещение посторонним людям, тогда всем придется мириться с новыми, неизвестно какими соседями, с толкотней на кухне и еще большей очередью в туалет по утрам. Возвращение Стеллы – гарантия, что этого не случится. Тут уж все согласились взять девочку под коллективную опеку.

Пока взрослые судили да рядили, Стелла осматривалась в своих владениях. Все в комнате было родное, все напоминало о маме: ее кофта на вешалке, стопка книг по медицине, вышитая ее руками подушка… За окном знакомая аллея. Тополя за два года стали еще выше. И так же загорается свет в окнах дома напротив, сгущая ранние зимние сумерки. Отопление в доме не работало, трубы полопались, печка-буржуйка, установленная в углу возле окна, была не топлена, от окна тянуло холодом. Девочку бил озноб. Закутавшись в мамину кофту, она улеглась в постель. В голове навязчиво крутилась колыбельная, которую ей напевала няня…

Мария с тарелкой горячей каши заглянула проведать Стеллу и обнаружила ту дрожащей под одеялом. Щеки у нее пылали, лоб горел.

– Батюшки, да у тебя жар! Вот не было у нас забот!

Стелла смотрела на цветастую занавеску, и ей казалось, что лежит она на лугу, среди полевых цветов. Солнце печет, но встать она не в силах. Словно приковало ее к мерно подрагивающей земле. А подрагивает земля под копытами лошадей. Табун всё ближе, топот всё громче, земля ходит ходуном. Вот копыта замелькали вокруг, над головой. Сейчас растопчут! Но топот дальше… тише, тише…

Выныривая из бредового состояния, Стелла, словно в тумане, видела лица соседей, Нафисы, профессора, какого-то незнакомого дядечки с деревянным стетоскопом. Он прикладывал холодную воронку к ее спине, груди и озабочено качал головой:

– Двусторонняя сегментарная пневмония… Хрипы в нижних долях.

Потом профессор вливал ей в рот какую-то горькую микстуру, заставлял глотать пилюли, Нафиса поила овсяным киселем, отчего-то тоже казавшимся горьким, меняла мокрые рубашки и компресс, тетя Мария растирала грудь и спину чем-то противным, жирным. И девочка снова проваливалась в жаркий туман.

Стелла не знала, сколько дней провела в таком состоянии. Сон прервал резкий звук клаксона, донесшийся с улицы. Она открыла глаза, огляделась. В печке тлели деревяшки. Над столом склонились две головы, Таньки и Светки. В круге света от настольной лампы белели тетрадки, раскрытые учебники.

– Я хочу есть, – произнесла Стелла.

Девочки разом подняли головы:

– О, очнулась! Светка, беги за мамкой.

Танька захлопнула учебник, пересела на краешек кровати, взяла худую – кожа да кости – руку подружки:

– Ну, ты, мать, даешь! Напугала всех, а теперь, гляди-ка, улыбается!

Пришла Капитолина с чашкой горячего овсяного киселя. Стелла пила и чувствовала, как с каждым глотком возвращаются силы. Отдала пустую чашку со словами:

– Хлебушка хочу… горбушку с солью.