Там, где престол сатаны. Том 1

– К тому, чтобы внешнее, не дай Господь, не заслонило тебе внутреннее, сокровенное, единое на потребу, что нам дано и чем мы живы.

Напутствие брата вполне могло быть истолковано как призыв оставаться на своем месте, нести свой крест и, если Богу будет угодно, стать жертвой за грехи Отечества. Не исключено также, что о. Петр опасался московских церковных витий, способных заманить старшего братца в какой-нибудь православно-демократический союз или толкнуть на гибельный путь сотрудничества с новой властью.

Однако о. Александр в данном случае явил далеко не всегда свойственную ему твердость и, заполучив благословение от отца, старца Иоанна, в свой черед благословил брата заботиться о храме, обнял и осенил крестным знамением Нину, поцеловал Машку и Наташку, с особой нежностью приголубил горбатенькую Ксюшу, посулив ей московских гостинцев, и отправился в путь. Андрей Кузьмич повез его за двадцать верст, к городку Красноозерску, где поздно вечером останавливался следующий из Перми поезд – единственный, на котором нынешним летом можно было добраться до Москвы. И не в чемодане, сияющем надраенными железными углами, куда вместе с бархатной, благородного синего цвета рясой, фиолетовым расшитым поясом, фиолетовой же камилавкой, начищенными и до сей поры всего трижды обувавшимися сапогами и сменой белья милая супруга уложила одеяло, подушку и простыню – на случай, если в вагоне о. Александру найдется, где преклонить голову; и не в заплечном мешке с караваем хлеба, полукругом твердой, как камень, конской колбасы, купленной у татар из соседней деревни, железной кружкой, заверткой чая и тайно пристроенной коробкой папирос, которую перед поездкой о. Александр случайно обнаружил среди книг – и где? куда, спрашивается, нечестивая его рука спрятала табак? какие святыни он осквернил недопустимой близостью дьявольского зелья? перед кем обнаружил свою постыдную для служителя алтаря слабость? а вот: перед столпами веры, ревнителями православного благочестия и великими подвижниками, ибо между томами Иоанна Златоуста и Максима Исповедника хранилась коробка, снаружи прикрытая сочинениями епископа Игнатия (Брянчанинова), – не в чемодане, стало быть, и не в заплечном мешке, а на груди, в холщевой сумочке укрыта была вторая из двух важнейших причин поездки в Москву, но тайная для всех, даже для Нины: собственноручно им сшитая из тридцати пяти листов бумаги тетрадь с поэмой в стихах и прозе, которой после долгих размышлений дал он название «Христос и Россия».