Там, где престол сатаны. Том 1

Третий засмеялся: теленком телится корова, и золотом – почтенная вдова. А мне, однако, нет утехи слаще, чем к Олюшке-солдатке заглянуть. Там молочко – от бешеной коровки. Хлебнешь – и ты греха не чуешь, когда к молодке лезешь на перину. Пойду! – Постой-ка, брат! – к нему Я обратился. А помнишь ли евангельское слово? Не твори прелюбы! Так еще древним заповедал Бог. А Сын Его сказал: беги стремглав малейшего соблазна, а если глаз твой искусит тебя, то вырви прочь предательское око – иначе не минуешь ты геенны. Он снова засмеялся беззаботно. Бог милосерд, а плоть огнем пылает. А коли принимать всерьез Иисуса, он Мне сказал, то лучше сразу в гроб.

Ах, Отче Мой, какая бездна скрыта в человеке! Ничто ему Божественное слово пред похотью и жадностью его. Оттого Россия бьется в корчах – как в новолунье отрок бесноватый, которого привел ко Мне отец и, на колени встав, просил об исцеленье. Я бесу запретил, и отрок исцелился.

Но может быть спасен лишь тот, кто верит».

Последние слова Христа, по мысли о. Александра, должны были обозначить поистине роковой для России рубеж. Либо окончательный крах веры – и падение в пропасть, превращение в народ-изгой, в жалкое племя Исавов, коим чечевичная похлебка стократ дороже некогда дарованного первородства, либо возвращение блудного сына, которого ждут всепрощающие объятия Отца. Скорее всего, однако, в авторе возобладали эсхатологические предчувствия, и, бросив взгляд в будущее, он пришел к выводу, что ничего хорошего России оно не сулит. В противном случае разве не устрашился бы он художественной, гражданской и религиозной ответственности живописать выпавшие на долю Спасителя в граде Сотникове поношения и хулы? (Город, впрочем, о. Александром назван не был, но упоминание Сангарского монастыря и реки Покши для вдумчивого и осведомленного в российской географии читателя служили указанием более чем достаточным.) Разве решился бы он, к примеру, изобразить архиерея, посреди Божественной литургии вдруг повелевшего выбросить из храма имеющего вид нищего странника Христа, а все недоуменные вопросы пресекшего одним словом: «Чародей»? Болезненное падение Иисуса со ступеней высокой каменной паперти? Кровь, струйкой побежавшую из Его рассеченного лба? Хохот праздных людишек? И донесшийся из открытых дверей церкви возглас: «Пийте от нея вси, Сия есть Кровь Моя нового завета, яже за вы и за многия изливаемая, во оставление грехов»? (С набегающими на глаза горячими слезами слагая эту сцену, о. Александр грезил, что она станет беспощадным обличением для фарисеев нынешнего времени, давно изгнавших Христа из храма своего сердца, но зато усиленно ревнующих о внешнем благочестии.) И кто же из местных жителей помог Иисусу подняться? Кто подобрал Его котомку, отвел в свой дом и омыл кровавую ссадину на Его лбу, некогда уязвленном терновым венцом? Кто приютил и обогрел Сына Человеческого?

Местная Магдалина – лет, наверное, тридцати, в ярком платке, со скуластым, чуть тронутым веснушками лице и накрашенными губами. И, как Магдалину, о. Александр назвал ее Марией.