Там, где престол сатаны. Том 1

Тень упала на его лицо, он огляделся. Послушная лошаденка с дороги повернула направо, телега нырнула в канаву, выползла и покатила по мягкой лесной дороге, ведущей в глубь Юмашевой рощи. Отчаяние с жестокой силой сжало сердце Исая Боруховича. Кто прочтет над его могилой Эль Мале Рахамим?[24] Кто возвысит свой голос, дабы донести до Небес молитву о его душе? Кто в утешение Берте скажет, что Божественное исправление здешнего мира в конце концов приведет и к восстановлению Храма, и к вселению души ее верного супруга в сотворенное для него новое тело? Сам должен он прочесть поминальную по себе молитву.

– Властелин Многомилостивый, обитающий высоко! Дай обрести покой, уготованный на крыльях Шехины на ступенях святых и чистых, лучащихся сиянием небосвода, душе Исая, сына Боруха, отошедшего в вечность… – беззвучно прорыдал Исай Борухович. – Лахен Бааль гарахамим ястирегу бе-сетер кнафав ле-оламим, ве-йицрор би-црор га-хаим эт нишмато, Адонай гу нахалато, ве-януах бешалом аль мишкаво, ве-номар, амен![25]

– Со духи праведных скончавшихся, – едва слышно пропел о. Иоанн, игуменья подхватила, и в два голоса: его, слабый, и ее, низкий и сильный, они продолжили, – души раб Твоих, Спасе, упокой…

Утро разгоралось. Поднявшееся солнце вызолотило стволы вековых сосен, растопило еще таившийся в густом подлеске сумрак и, будто шпалы, уложило поперек лесной дороги длинные тени деревьев Юмашевой рощи. И так ясно было небо, с такой тихой задумчивостью плыли по его лазури легкие белые облака и птичий хор с таким ликованием встречал новый день, что всего лишь только мысль о смерти казалась невозможной, нелепой и недопустимой. Разве есть для смерти место в сей радостной жизни? Разве осмелится она войти в обитель света? И разве дерзнет нарушить сияющий покой?

– Андрюха! – крикнул Голиков, и парень, сидевший на облучке первой телеги, лениво отозвался:

– Чево?

– Давай до развилки, а там налево!

– Ага. Ну, пошла, пошла, милая, – тряхнул вожжами Андрюха, – обратно тебе полегше будет…

О мне плачите, о мне рыдайте, ангельстии собори и человецы вси христолюбцы; немилостивно бо душа моя от тела разлучается… Страшусь? Отец Иоанн поднял голову. Ах, чистота и высота небесная, в нее же отлетит расставшаяся с телом душа! И едва увидит она Господа, едва предстанет пред лицом Его, и кротким, и милостивым, тотчас оставит ее страх. Кто же боится Отца любящего, кто трепещет Отца заботливого, кто ужасается Отца доброго? А Господь по неизреченной любви к Своему творению не укорит ее грехами, которыми грешила она в земной жизни. Иди ко Мне, милая страдалица, странница дорогая, паломница усталая, скажет Он, иди в место, тебе уготованное, где не познаешь печали вовек.

– Помилуй нас, Боже, – по-прежнему глядя в небо, вымолвил старец Боголюбов, – по велицей милости Твоей, молим Ти ся, услыши и помилуй…

– Господи, помилуй! – отозвалась мать Лидия.

– Еще молимся о упокоении душ усопших раб Божиих… – он возвысил голос, – Иоанна… Лидии… Исая… и о еже проститися им всякому прегрешению, вольному же и невольному…

– Господи, помилуй! – выдохнула игуменья.

– Яко да Господь Бог учинит души их, идеже праведные упокоеваются.

Там, в прозрачной синеве, есть страна обетованная; там встретят его и молвят: отныне ты дома… И папа, и преподобный, и Марьюшка, перед которой повинюсь, что не сберег от духовной погибели нашего младшенького, сынка ее возлюбленного.

– Господи, помилуй! – со скорбью и надеждой сказала мать Лидия.

– Милости Божия, Царства Небесного и оставления грехов их у Христа Безсмертного Царя и Бога нашего просим…

Милость Божия! Освети мрак, куда мы вскоре сойдем; не дай навечно застыть в смертном холоде; из темницы небытия выведи нас к немеркнущему Солнцу Истины и Любви.

– Подай, Господи! – склонила голову в черном платке игуменья.

– Боже духов и всякия плоти, – молился о. Иоанн, и горячо становилось в груди у него от закипающих в ней слез, – смерть поправый и диавола упразднивый…