Там, где престол сатаны. Том 2

3

Покинув подвал, в котором со спекшимися от мучительной жажды губами безмолвно томилась его изувеченная Родина, Сергей Павлович оглянулся, окинул прощальным взором серые пористые стены, зашторенные на первых этажах окна, дверь с латунной ручкой и дважды шаркнул подошвами о тротуар в знак того, что он навсегда отрясает со своих ног прах этого дома, поднявшегося на крови, мучениях и лжи. Хуже будет дому сему в день суда, чем земле Содомской и Гоморрской, истинно говорю я, Сергей Павлович Боголюбов, испивший малую толику из великой чаши за многие годы скопившихся здесь страданий. Мать безутешная, где тебя погребли? Могилы моей мамы не знаю, и где твоя – не ведаю. Куда унесла тебя на своих неспешных водах Покша? К какому бережку прибила? Какая ива плакучая горькими слезами оплакала тебя? И принял ли тебя Господь в твоем мокром платье, со спутавшимися мокрыми волосами, с опущенными долу печальным глазами? Верю, что умолила Его Богородица простить тебя и позвать к тебе твоего сынка – на вашу вечную радостную встречу. А если возобладал в Нем гнев против тебя, посмевшей без Его соизволения окончить свои земные дни, то я, не дрогнув, не оробев, не склонившись перед Его безмерным величием, молвлю: неправедно обошелся Ты с рабой твоей Прасковьей, поступил с ней жестоко и несправедливо. Бог любит – а Ты караешь; Бог милует – а Ты взыскиваешь; Бог сострадает – а Ты гонишь прочь. Коли так, то разве Ты – Бог?

До встречи с Аней оставалось еще почти четыре часа, и Сергей Павлович поехал к себе, на подстанцию «Скорой», дабы там, представ перед начальником (было бы славно, если бы тот оказался в легком подпитии), подписать у него заявление на продление отпуска еще на десять дней, чтобы, не мешкая, отправиться в Сотников, на родину деда Петра Ивановича и землю, из коей произросло древо боголюбовского рода. Сотников и рядом с ним расположенный Сангарский монастырь – теперь он был уверен, что Петр Иванович спрятал Завещание где-то там. Коллеги и друг-Макарцев тотчас пристанут к нему с вопрошаниями: где ты был? что делал? как отдыхал? – на что он ответит им коротко и ясно, в полном соответствии с потрясениями последнего времени: был в аду. Давя в себе глухое раздражение, он так и сказал первому встретившемуся ему на подстанции, коим оказался студиоз, с чемоданчиком в руках выходящий во двор, к машине.

– Не загорели вы что-то, Сергей Палыч, – отметил тот, досмаливая сигаретку.

– Там не загорают. Там жарят.

– Значит, вас не прожарили, – заржал студиоз.

– Конь ретивый, – грубо оборвал его доктор Боголюбов. – На вызов едешь, а халат грязный. Лепила лагерный. Явится такая образина в мерзейшем образе к больному, из того и дух вон. Дитя помойки.

Студиоз недоуменно пожал плечами.

– Да вы что, Сергей Палыч?! Будто с цепи сорвались. Халат как халат. Всегда так езжу. И с вами.

– Отстранить тебе к чертовой матери! – дав себе волю, с наслаждением заорал доктор. – И без премии на месяц!

– Слышу, слышу родной голос, – запел, появившись рядом друг-Макарцев, меж тем как насмерть разобиженный студиоз шел к машине, бормоча под нос: «Пережарился». – Вернулся Юпитер и, громы меча, затеял тут сечу, рубя всех с плеча. Мой милый, что тебе он сделал?

– Мрак и туман, – пробормотал Сергей Павлович. – Всех ненавижу. Страну, людей, «Скорую помощь», профсоюзные собрания…

– И Анечку свою? – обнимая его за плечи, демоном-искусителем зашептал Макарцев. – Одарившую тебя небесной душой и гм…гм…

– Удавлю, – посулил Сергей Павлович.

– Не имеешь права, я не молился. Впрочем, адью, меня призывает мой долг!

И вслед за студиозом он потрусил к машине, из приспущенного окна которой хрипло орал Сергею Павловичу Кузьмич: «Садись, прокачу!»

Едва улыбнувшись Наденьке, которая уставилась ему вслед растерянными синими глазками, он толкнул дверь в кабинет начальника, кивнул и молча положил перед ним свое заявление. Тот так же молча отодвинул его в сторону, погладил лысину ладонью и кратко спросил:

– Будешь?

– В другой раз.

– Другого раза может не быть. Будешь?

– Не хочу.

– Когда захочешь – не предложу. Будешь?

– Не могу.

– А я могу. – Он извлек из ящика бутылку, налил полстакана и медленно, в такт глоткам двигая острым кадыком на худой шее, выцедил его до дна. – И конфетка, – с отвращением сказал он, бросив в рот трюфель. – Чего пришел? А… Заявление… на десять дней. Месяц гулял, а теперь еще десять дней вашему благородию. Или ты уже одной ногой в стране зеленых рублей?

– Опять ты эту глупую песню… Не хочешь – как хочешь. Мне эти десять дней – во! – и Сергей Павлович полоснул себя по горлу указательным пальцем правой руки. – Вопрос жизни. Не дашь – я, с места не сходя, напишу другое.

– Камикадзе, – помечая своей закорючкой заявление, бормотал начальник подстанции. – Ты доктор хороший, славный человек, я тебя люблю, а посему совершаю мой маленький подвиг. На! И помни, кто твой благодетель, и в следующий раз не смей являться в этот кабинет с пустыми руками.