Там, где престол сатаны. Том 2

Однако пора было позаботиться о пропитании. Последний раз ел в Москве, в обществе папы, в два часа пополудни, что с учетом истекшего с тех пор времени и скудости выпавших им даров давно уже должно было вызвать в Сергее Павловиче чувство свирепого голода, и его пробуждение только в гостинице могло иметь достаточным объяснением исключительно новизну и обилие обрушившихся на доктора впечатлений. Плоть уступила духу, но затем взяла свое. Он вышел из номера и, держа нос по плывущему в зеленых стенах гостиницы запаху отменного табака, отыскал буфет, где за двумя сдвинутыми столиками увидел довольно пожилого человека с дымящейся во рту сигарой, рядом с ним человека молодого, в цветастой рубашке с короткими рукавами и черных очках в белой оправе, ни дать, ни взять тонтон-макута, только без автомата, еще одного, с лицом кота-пройдохи, и наконец четвертого, сидящего несколько поодаль и должно быть поставленного на хозяйство. Во всяком случае, именно он водрузил на стол бутылку коньяка, какую-то снедь и, потеснив Сергея Павловича, велел рыхлой тетке-буфетчице принести рюмочки, вилочки, порезать сырку, колбаски и немедля разыскать консервный нож.

– И «Боржомчик»… Я тебе вчера ящик привез. Три бутылочки.

Появление доктора вызвало у тонтон-макута досадливый вздох.

– Надо было в номере, Анатолий Борисович, я ж говорил…

Сигара на краткий миг была взята в руку. Анатолий Борисович ледяными маленькими глазками сквозь очки с сильными стеклами обозрел Сергея Павловича и после этого низким голосом изрек:

– Шурик, я вам сто раз внушал: ничего нет тайного, что бы вскоре не стало явным. Вы пьете под одеялом и порождаете вредные для советской власти слухи. Я завтракаю вместе с моим народом и не скрываю, что мне показано перед трудовым днем принять рюмку коньяка. Совет лечащего врача пациенту, страдающему гипотонией.

Пока они наливали, выпивали и громко глотали пузырящийся «Боржоми», Сергей Павлович получил два холодных яйца, бутерброд, составленный из куска хлеба и затвердевшего и покрытого давней слезой сыра, стакан черного пойла под названием кофе, сел и принялся за трапезу, попутно разрешая интересный, надо сказать, вопрос: ограничатся ли депутат и его присные одной бутылкой коньяка или за ней последует вторая? Налицо, правда, была вопиющая несправедливость в распределении жизненных благ между равноправными подданными великой державы, но если мы не боимся ослушаться Бога, то почему должны трепетать перед установлениями Конституции? Опять же, ничего в ней не сказано о коньяке, вожделенная рюмка которого всегда перепадает сильным мира сего. А также сигара.

– По единой, Анатолий Борисович?

Доктор скосил глаза и увидел тонтон-макута, нацелившего горлышко бутылки в рюмку депутата.

– Н-ну, Шурик, – пуская в потолок сизый пахучий дым, отвечал тот, – искуситель… Нас, между прочим, труба зовет. И колхоз ждет.

– Колхоз не поезд, он подождет, – вставил кот-пройдоха и заслужил короткий смешок депутата.

– Хе-хе…

Сергей Павлович выскреб яйца и пытливо заглянул каждому внутрь, находясь в размышлении, не заказать ли еще. Затем все с той же задумчивостью он сжевал бутерброд, прихлебнул кофе и с мыслью, что пить его ни в коем случае нельзя, приложился вторично и закурил. Тотчас белая рыхлая буфетчица превратилась в буфетчицу, пылающую гневом и красную.

– Ты чего, слепой что ли?! Протри глаза-то… Написано – не курить!

И длинным ножом, которым она пластала на щедрые ломти буханку превосходнейшего мягкого пшеничного хлеба, не нам, не нам, сглотнул горькую слюну Сергей Павлович, а властителям жизни, первым людям земли обетованной и высокому столичному гостю, указала на табличку, где был начертан этот запрет.

– А я вижу, что курят, – доктор хлебнул и сморщился от отвращения. – Вы бы, чем орать, кофе давали вместо этой бурды…

– Кто курит?! Люди курят, им можно, у них сигара, а не твой «Беломор» вонючий!

– А почему, – кстати вспомнил Сергей Павлович, – барону можно, а мне нельзя?

– Ну вот что… барон… – встал перед доктором тонтонмакут и уставил на него невидимые за черными стеклами, но, должно быть, ничего хорошего не обещающие глаза. – Тебе милиция объяснит, что у нас можно, а что нельзя. Николаич, – кивнул он коту-пройдохе, – позвони Меркушкину, пусть наряд пришлет…

– Стоп-стоп! – вмешался депутат. – Вы, Шурик, как всякий вождь, сторонник крутых мер. Не вижу необходимости. Напротив: не худо бы познакомиться… э-э… поближе… Почитатель Чехова достоин внимания. Милости просим!

Широким жестом он пригласил Сергея Павловича занять место ошуюю себя.

– Благодарю, – отозвался доктор. – Мне и здесь неплохо.

Тогда Анатолий Борисович поднялся и, оказавшись человеком довольно высокого роста, сутулым и с брюшком, направился к Боголюбову. При этом он заметно хромал на правую ногу и болезненно морщился при каждом шаге.