Там, где престол сатаны. Том 2

– Отчаяние… – Игнатий Тихонович вскинул голову и, прищурившись, обозрел стол. – Ага! Еще есть… Вера. Убейте, не понимаю. Отчаяться, чтобы поверить? Живите проще, друзья мои! – Вслед за тем с очевидными намерениями он протянул руку, поколебался, оставив ее в подвешенном состоянии, но, в конце концов, решился и наполнил свой наперсток. – Не желаете? Ну, я один… Серафима Викторовна, в твою память!

Терпеливо дождавшись, когда летописец умолкнет и в превосходном расположении духа откинется на спинку стула, Сергей Павлович продолжил:

– Совершенно справедливо. Я сам… так, по крайней мере, мне кажется… тому лучший пример. Но Викентий… отец Викентий, – поправился он, – говорил не о человеке и его отчаянии, а об отчаянии Бога. Бог видит, что происходит здесь… у нас… и о чем вы сейчас, а ведь церковь – Его творение, ты Петр, камень, и на камне сем, так, кажется? то есть всё на земле от Него, но церковь особенно… И когда Он все это видит, мерзость, другим словом не назовешь, Его отчаянию нет предела. И не только потому, что все облеплено паутиной, грязью, гадостью, злобой, – доктор передернул плечами, – но еще и потому, что у Него нет права что-либо изменить! Он может лишь каяться… как это отец Викентий… ага! …о злобах человеческих.

– А! Молитва Манассии. Вторая Паралипоменон.

– Как мне это странно… – не открывая глаз, пробормотал Игнатий Тихонович. – Или Он не хозяин в своем доме?

– То бишь по силам ли Ему превратить насквозь порочный Вавилон в святой Иерусалим? – Сергей Павлович достал папиросу и вопросительно глянул на о. Дмитрия. – Я закурю?

Тот кивнул, встал и распахнул окно. Слабым порыкиванием изредка напоминала о себе уходящая гроза – словно засыпающий после удачной охоты, утомленный и насытившийся зверь. Влажный, пахнущий дождем, свежескошенной травой и левкоями воздух полился в комнату. Вдохнув всей грудью, младший Боголюбов отложил папиросу.

– Не буду гнусным отравителем. И чтобы лев, как котенок, лежал бок о бок с ланью? Чтобы мечи были перекованы на орала, а копья – на серпы? Чтобы аспид не жалил дитя? Жены не изменяли мужьям, мужья не ходили налево, а соседки не плевали друг другу в кастрюли? Чтобы бедлам превратился в храм? Способен, – уверил Сергей Павлович летописца, важно кивнувшего в ответ. – Но вмешиваться в Им же установленный порядок не станет. Не будет Он ничего переделывать. Он устроил для нас этот мир. Дал нам свободу и возложил ответственность за все… Хотите насилия? Лжи? Крови? Воля ваша. Вы свободны в своих помыслах и поступках. Но когда… – доктор покрутил папиросу в пальцах, понюхал и положил, – когда тоска по лучшей жизни… горечь от жестокости, не имеющей смысла, и бессмыслицы, чреватой жестокостью… страшное сознание исторического тупика, конца, жизни без надежды, смерти без покаяния – когда все это мучительной тошнотой подступит к горлу, тогда… Тогда, может быть, появится человек, имеющий право… божественные полномочия… различающий, где добро, а где зло… Он все переменит.

– А этого вашего спасителя человечества, – после недолгого молчания благодушно осведомился старичок Столяров, – не Владимиром ли Ильичом зовут?

Вместо Сергея Павловича ответил о. Дмитрий.

– Нет, – с промелькнувшей на губах улыбкой промолвил он, – его зовут Самсон, и на нем Дух Господень… Впрочем, не надо Самсона с его женолюбием и безумной воинственностью. Опять-таки, это его оружие… ослиная челюсть… Пусть будет Гофониил. Но трудно, безумно трудно отличить, кто от Господа, а кто от сатаны!

– С этим, – глубокомысленно высказался Игнатий Тихонович, – всегда была большущая путаница… Особенно у нас, в России.

– Друзья мои, – Сергей Павлович воздел обе руки, – я тут ни при чем! – Он встал, подошел к окну и закурил. – Я вроде Луны – свечу отраженным светом.

Ну. Викентий. Что вы хотите. Викентий был сочинитель. Чуть закинув голову, о. Дмитрий уставился в потолок, старая побелка которого покрылась причудливыми трещинами. В академии об Иуде. Едва не выгнали. Антихрист этот злополучный, его погубивший. На краю бездны не смог промолчать. Еще писал, не оглашая, но близким давал читать, взамен отбирая у них клятву, что никому никогда без его благословения, теперь-то уж таить нечего, и возлюбленного автора нет в живых, и времена несколько изменились, слово освободилось, по крайней мере, вне церковных стен, о последних, советских годах патриарха Тихона. Вот как?! За неимением в доме пепельницы Сергей Павлович придавил недокуренную папиросу в блюдечке с отколотым краем. Петр Иванович Боголюбов, здешнего Никольского храма священник, пользовался доверием патриарха, о чем Боголюбов-младший имеет достоверные сведения.

Откуда?

Испытующий взгляд на о. Дмитрия, из уст которого прозвучал вопрос.

Подрясников принудил его?

Лицом к лицу, но лица почти не видно из-за бьющих в окно низких лучей заходящего солнца. Нет. Он левит – а левит может ли остаться безразличным к судьбе первосвященника?