Там, где престол сатаны. Том 2

Конечно, он мог бы догнать ее, взять за плечи, повернуть к себе и спросить: «Что с тобой? Что случилось? Что-нибудь с Ниной Гавриловной? Отчего ты молчишь? Отчего проходишь мимо, будто я не твой муж? Или ты меня больше не любишь? Правда, я чуть было не согрешил здесь, в Сотникове. Ее зовут Оля, она меня полюбила – я думаю, от одиночества, от своей женской неприкаянности. Но я как был, так и до смерти останусь верным тебе! Тебе. Одной тебе». Он пытался пойти, даже бежать вслед за ней, но каждый шаг давался ему с превеликими усилиями, будто на ногах у него висели пудовые гири. Он глянул вниз и с ужасом увидел, что идет по какой-то трясине, проваливаясь в нее почти по колено. Силы покидали младшего Боголюбова. «Аня! – со стоном вымолвил он. – Да помоги же!» Она, наконец, остановилась и посмотрела на него. Далеко ли была она, близко ли – этого он знать не мог. Но видел, ясно видел ее скорбно сжатый рот и катящиеся по щекам слезы. А его тянуло все ниже, все сильней засасывала его трясина, и вот уже подступала к груди, тяжелым обручем смыкаясь вокруг сердца. Он глянул вверх – не протянула ли ему свою спасительную ветвь ива. Но не было ивы, не было берега, на котором могла бы расти она, ничего не было. Дышать становилось все трудней. «Анечка!» – в последний раз позвал он ее. Она прощально махнула ему рукой, повернулась и побрела дальше.

Затем каким-то непостижимым образом он оказался в кабине «Скорой помощи» с тощим Кузьмичом за рулем и студиозом, который сидел позади, возле носилок, и кричал, что надо гнать, иначе мы его потеряем. Доктора Боголюбова это почему-то совершенно не трогало, и он отвечал с поразительным и несвойственным ему цинизмом вроде того, что потеряем – найдем нового. Кузьмич в ответ осуждающе сплевывал в приспущенное окно и говорил, что ты, доктор, в последнее время совсем оборзел. Делом бы лучше занимался, чем всякую херовину искать. Вон и по башке схлопотал, чтоб не совался куда не просят. В больнице они шли бесконечным подземным коридором со стенами, выложенными когда-то белой кафельной плиткой. По выщербленному полу грохотали каталки, все почему-то не с больными, а с наваленными на них грудами грязного белья, из-под которого – заметил, но совсем не удивился Сергей Павлович – торчали то желтые худые ноги, то руки, тоже худые и желтые, с отросшими в предсмертной болезни длинными ногтями. Голова заболела. Он обхватил ее обеими руками и шел так, не глядя по сторонам и позабыв о своих спутниках и о больном, которого они везли в приемный покой. Глубочайшая тоска овладела им, словно этот коридор с закрашенными черной краской матерными словами, фашистскими знаками, похабными рисунками и паутиной под потолком, откуда ее ленилась сметать нерадивая уборщица, вел к концу его жизни, в одиночество, мрак и пустоту.

Толкнув дверь, он оказался в комнате сплошь серого цвета. Серый свет угасающего зимнего дня падал из узкого окна. Землисто-серыми были лица трех сидящих за столом людей: женщины преклонных лет с трясущейся головой в белой косынке с черепом и скрещенными костями на ней и двух мужчин справа и слева от нее неопределенного возраста, в халатах разного цвета: один в синем, другой в черном, но с одинаковым недобрым выражением холодных серых глаз. «Привез?» – едва слышно спросил один из них, и, как на морозе, пар вылетел изо рта у него. Сергей Павлович молча кивнул на каталку за спиной. Старуха с трясущейся головой проскрипела: «Сюда давай». Доктор оглянулся: ни студиоза, ни Кузьмича в комнате не было, а на каталке лежала против обыкновения не прикрытая даже простыней, нагая цветущая девушка с длинными русыми волосами и высокой грудью с ярко-алыми, будто только что страстно целованными сосками, чем-то напомнившая ему Олю. Он перекрестился. «Ну-ну! – грубым голосом прикрикнула на него старуха, сняла и перевязала потуже косынку с черепом и костями, под которой у нее оказалась совершенно лысая голова. – Тоже мне, Войно-Ясенецкий выискался. Не туда попал, милок. Ну давай, давай ее сюда».

Изо всех сил стараясь не смотреть на неподвижно лежащую красавицу, особенно на ее поросший густыми каштановыми волосами mons veneris,[57] но однажды все-таки не удержавшись и взглянув и на лобок, и на все, что ниже, Сергей Павлович поймал на себе ее ответный манящий взгляд и, покраснев, тут же отвел глаза. «А стыдливый нынче доктор пошел», – ухмыльнулся обладатель черного халата. «Одно притворство и ханжество, – широко зевнул другой, в халате синем, предъявив рот, полный стальных зубов. – Ты на ее сосочки глянь. Он ими всласть поиграл, покуда ехал». – «Как вы смеете!» – Серей Павлович ударил кулаком по столу, накрытому серой скатертью. Что-то, кажется, звякнуло.