Там, где растает мой след

Фил заторопился. Теперь ему хотелось скорее увидеть Лиду. Он чуть ли не бежал к рынку, там недолго выбирал презент, взяв самый красивый, считай, дорогой, и сразу направился к дому своей новой знакомой. В какой она жила квартире, понял сразу. В этот час жалюзи на окнах были чуть подняты, и он видел подоконники. На одном из них стоял горшочек с цветком, тем самым, что Фил вчера через юного фаната «Манчестера» преподнес Лиде.

Филипп поднял с земли камешек, замахнулся…

И тут же себя остановил. Это в кино получается миленько, а в реальности можно и окно повредить. Камешки тут валяются увесистые, с острыми краями, а не как в море, гладкие. Врежется такой в стекло, разобьет запросто, либо поцарапает, что тоже нехорошо. Не лучше ли подняться и постучать в дверь? Фил собрался так сделать, но оказалось, что в подъезд не попасть. Вчера можно было, а сегодня нет. Дверь заперта на замок, а домофона нет.

Фил вернулся под окно. Обозвав себя Ромео недоделанным, негромко крикнул:

— Лида!

Никакой реакции за стеклом. Не слышит. Или дома нет?

Дома, самому себе возразил Фил. На подоконнике рядом с цветком лежали наушники, теперь их нет. Значит, пока Филипп ходил к подъездной двери, Лида взяла их.

Кричать еще раз Фил не стал. Решил бросить-таки в стекло грузик. Но не острый камень с земли, а пуговицу, поднятую с морского дна. Он забыл выкинуть ее в урну, протаскал в кармане шорт, а когда вывернул их перед тем, как отдать в стирку, решил оставить себе. Пусть не золото, даже не медь, а все равно трофей. То была блажь, и, понимая это сейчас, Фил пульнул пуговицу в окно. Она клацнула по стеклу и отскочила, не принеся ему никого вреда.

Жалюзи дрогнули. Очевидно, Лида раздвинула ламели, чтобы выглянуть во двор. Фил помахал.

Прошло несколько секунд. Он ждал, что окно откроется, но нет. Поняв, кто явился, Лида решила проигнорировать визитера. По-детски спряталась от него.

— Чокнутая, — пробормотал Фил. — Не хочешь видеться, так и скажи…

Он повертел в руке корзину. Куда ее теперь? Он фрукты не любил, но и оставлять их у двери глупо. Не будет же он уподобляться впавшей в детство великовозрастной дуре!

Обозвав Лиду так, Фил удивился самому себе. Как его, однако, разобрало. Когда его прилюдно одноклассница отвергла, не пожелав потанцевать, не так обидно было. Тогда он думал, хорошо, что я в нее не влюблен, а то страдал бы…

Мысли о том, что он влюбился в Лиду, как школьник, Фил допускать не хотел. Ох уж эта романтичная Италия, родина Ромео и Казановы! Даже его свела с ума.

Корзину с фруктами Филипп подарил Фернанде, женщине, с которой он познакомился, едва попав в Марина-ди-Пиза. Она тусовалась на лавочке возле супермаркета при въезде в город. Синьора подсказывала дорогу, давала справки, приглядывала за вещами или крупными собаками, с которыми нельзя в магазин, могла дать прикурить, выручить салфеткой. Она говорила только по-итальянски, но ее все понимали. И давали денежку, хоть Фернанда и не побиралась.

Ей было лет семьдесят. Она курила что-то крепкое, одевалась просто, но ее образ был всегда оживлен брошками, бусами. Фернанда много улыбалась, не стесняясь беззубой своей пасти, говорила сама с собой, если других собеседников не находилось. Она приходила к открытию супермаркета, а уходила после его закрытия, не забыв помочь работникам собрать тележки. Обедала Фернанда в ближайшей пиццерии. Всегда одно и то же: кальцоне и крестьянский салат. Пила крепчайший кофе. Между делом перекусывала тем, чем угощали.

Фруктовой корзине она очень обрадовалась. Назвала Фила «тесоро», что можно перевести как «лапочка», и послала ему воздушный поцелуй. Пусть ненадолго, но подняв тем самым настроение.

Филипп вернулся в отель, решив доспать. Лег не в номере, а на панорамном балконе. Широком, тенистом, с видом на пристань. Рядом с собой поставил бутылку минеральной воды. Если беспокойство опять не даст отрешиться, то он пойдет к морю, возьмет в прокат водный мотоцикл и будет гонять на нем, пока не обессилит…

Но дрема быстро окутала Фила. Погружаясь в сон, он снова увидел Лиду, и она будто взывала к нему, но концентрироваться на ней все равно что портить себе сиесту. Отогнав женский образ, Филипп уснул.

* * *

Он считал себя бакинцем. Уже потом москвичом и в последнюю очередь стамбульцем. Когда Фила спрашивали, откуда он, даже сейчас он машинально отвечал: «Из Азербайджана».