Там, где течет молоко и мёд

Но и это еще не все про семейство Блюм. Вы не знаете самого главного: Блюмы поют! Нет, поют в местечке многие, еврею петь да плакать – привычное дело. Но сравнить эти, с позволения сказать, песни с хором семьи Блюмов не умнее, чем сравнить уличную канаву с прозрачной бегущей рекой! Наступает вечер, и Мира Абрамовна, вышивая салфетку, тихо заводит: «Тум-бала, тум-бала…», «…а-а-ба-лалайка», – тут же подхватывают два неокрепших, но чистых баритона, «…там-ла-ла-ла» , – как бы оплетает мелодию нежный голос Рахели, и, наконец, как две реки с разных концов, вливаются тонкий голос Сорэле и рокочущий бас Иосифа. И звучит Песня. Можно подумать, что семья Блюм не ест, не пьет, а только целый день репетирует в городском театре! И как-то незаметно собираются соседи к крыльцу, а впереди всех, конечно, переплетчик Френкель. И хоть нет у бедняги ни слуха, ни голоса, сидит, любуется на свою Рахель.

И вот в этом счастливом, святом, можно сказать, семействе случилось большое несчастье. Заболела Мира Абрамовна. Хоть была она уже в годах и давно простилась с короткой женской молодостью, но болезни до сей поры миновали, и ноги легко носили ловкое, невзирая на многие роды, неощутимое тело. И вдруг прямо с утра стала накатывать дурнота, темнело в глазах, тяжесть стояла под сердцем, не давая дышать.

Соседки сочувственно качали головами, вздыхал длинными глухими ночами Иосиф, притихли дети. И когда, наконец, могилевский фельдшер произнес страшное слово опухоль, сразу постаревший Иосиф запряг свою единственную тоже давно немолодую кобылу и повез жену в город Минск, к знаменитому доктору Каценеленбогену.

И потянулись тоскливые дни. Кончился июнь, потом июль. От Иосифа пришли два смутных письма, которые ничего не объясняли. И хотя пол в комнатах сверкал по-прежнему и на столе лежала вышитая скатерть, жизнь ушла из дома Блюмов. И вот уже соседка слева стала потихоньку звать детей сиротками, а сосед справа решил разучивать с мальчиками кадиш… Как вдруг однажды поздним вечером беззвучно открылась входная дверь, и взору изумленных детей предстала, кто бы вы думали, сама Мира Абрамовна! Немного худая, но совершенно невредимая и даже будто помолодевшая! За ней вошел сильно смущенный Иосиф со свертком в руках. И тут же из свертка раздался пронзительный и довольно-таки нахальный рев.

– Вот так всю дорогу орет, – Иосиф вытер рукавом взмокший лоб. – Специально под ночь собирались, чтобы соседей не пугать.

– Соседей! – смеясь и плача, запричитала Рахель. – Ах, мамочка, известно, что скажут соседи! Ведь мне самой не сегодня-завтра рожать, вот стыда-то не оберешься! Дядя народился!

– Лучше бы выкинули его в речку, – сердито насупившись, проворчал Шмулик, – выкинули по дороге, и всех делов!

Мира Абрамовна прижала к груди маленького крикуна.

– Арончик, – сказала она, – его зовут Арончик, вашего братика. Так же, как звали моего младшего брата, моего потерянного любимого озорника Арона Раппопорта. Потому что Арончик – значит весельчак! И мы его вырастим, вырастим веселым и здоровеньким, всем на радость!

ГЛАВА 5. СОСЕДКА

– Арончик! А-арон Осипыч, а я опять к вам!

Знакомьтесь, это пришла наша соседка Лариса Ивановна.

У Ларисы Ивановны волосы бело-желтые, как у моей старой куклы, зато брови и ресницы черные-пречерные. Прежде чем войти к нам в квартиру, Лариса Ивановна снимает тапочки. Вообще, у нее сложная система тапочек. Дома она ходит в расшитых розовых сабо, мусор выносит в клетчатых старушечьих ботах, чтобы пройти через общий намертво выдраенный мамой коридорчик, переобувается в шлепанцы коричневого цвета, а в нашу квартиру заходит исключительно в чулках.

– Может быть, она – йог? – размышляет мама.

– Мадам, вы меня огорчаете, – вздыхает папа, – где ваши светские манеры?

– Мамзер! – привычно машет рукой мама и уходит на кухню.

Главная отличительная особенность Ларисы Ивановны – улыбка. Она улыбается так ласково и душевно, что сразу хочется съесть соленый огурчик. Однажды я слышала, как с такой же улыбкой она говорила соседкам во дворе:

– Иметь мужа еврея не так плохо. Поверьте, он сам чистит картошку!

Это правда. Папа действительно сам чистит картошку, так как жалеет наши с мамой руки. Мама – детский хирург, а у меня через месяц – городской фортепианный конкурс.

– А по вечерам он развешивает белье! – лицо Ларисы Ивановны просто сияет. – Правда, говорят, у них там что-то отрезано…

– Почему ты ее терпишь, не понимаю? – ворчит папа.

– Что поделаешь, соседей не выбирают. И потом, она не такая плохая женщина – вежливая, аккуратная.

Мне часто кажется, что даже если мою маму поселить в одной квартире с крокодилом, все будет прекрасно. Во всяком случае, для крокодила.

– А-арон Осипыч! – лицо соседки излучает столько доброжелательности, что папа прячется за шкаф. – А-арон Осипыч, а я к вам! Маленькая просьба женщины. – Папа тихо вздрагивает. – А-арон Осипыч, выручите соседку, никак не выберусь в аптеку, а в доме совершенно закончилась вата. Не принесете пачечки три-четыре?

Папа растерянно смотрит на меня и маму.