Там, где умирают корабли

Но были среди них и добрые души, которые совали куски хлеба в руки самых слабых заключенных или склоняли головы в молитве.

Вскоре они цопали на участок дороги, где старое покрытие было снято и укладывалось новое. Сотни обнаженных, мокрых от пота спин поблескивали на солнце, когда ломы рабочих взлетали в воздух и с глухим стуком вновь опускались. Рабочие не были закованы в колодки, но Дорн подумал, что тем не менее они тоже рабы. Рабы экономики, которые могут получить только то, что им дадут. Иначе зачем им соглашаться на такую работу? И если даже им было так тяжело, то на что мог надеяться он?

Прошел час. Потом другой. Звенели цепи. Ветхие лачуги по обеим сторонам дороги жались к обочине, грозя обрушиться прямо на проезжую часть. Только в сумерки колонна вышла за город, и трущобы сменились полями, одинокими фермами да редкими куполами храмов. В храмах мерцали свечи и гудели молитвенные барабаны.

Когда солнце село, воздух стал свежее, й Дорн с удовольствием вдохнул его полной грудью. Казалось, и остальным стало полегче, колонна пошла быстрее, но вскоре движение снова замедлилось. В отличие от Дорна, который с самого начала был здоровее всех, остальные рабы страдали от самых разных недугов.

И эти недуги все чаще давали о себе знать. В первый раз колонна остановилась, когда случился сердечный приступ у мужчины средних лет, потом у какой-то женщины начались преждевременные роды. Их освободили от цепей, погрузили на грузовик на воздушной подушке и оказали медицинскую помощь. Мужчина умер, ребенок тоже, но женщина осталась жить.

Сначала Дорн обрадовался передышке, но потом, осознав, какова цена этого отдыха, устыдился себя самого и поразился собственному эгоизму.

Наконец колонна снова пришла в движение. Когда стало совсем темно, каждому третьему осужденному привязали на голову фонарь с питанием от батарей. Поначалу Дорн увидел в этом заботу об узниках, но потом понял, что охранники просто боятся потерять живой товар — а стало быть, и прибыль от его продажи — под колесами проезжающих грузовиков.

Однако, как бы расчетливы и жестоки ни были их новые хозяева, заключенные сами находили способы помочь себе. Как правило, детей не приковывали к цепи в расчете на то, что они будут держаться рядом с родителями или с теми взрослыми, которые их опекали. Но, устав от долгого перехода, они едва волочили ноги, отставали от колонны, а потом из последних сил бежали, чтобы догнать своих. Родители увещевали детишек, стражники били бичами, но все безрезультатно. Дети снова и снова брели где-то далеко позади, пока не случилось нечто поразительное.

Один за другим дети догоняли колонну, а заключенные сажали их себе на плечи. Младенцы, которых до этого несли только их родители, стали переходить из рук в руки по всей колонне. Нельзя сказать, что Дорн обрадовался, когда ему на плечи посадили пятилетнего карапуза, но он понимал, что это необходимо, и даже не подумал протестовать.

Потом этого ребенка взял еще кто-то, а у Дорна на руках оказался шестимесячный младенец, очень похожий на того, для которого просила воды девушка. Дорн нес его примерно полчаса, пока какая-то женщина не взяла младенца себе.

После долгого пути, показавшегося вечностью даже Дорну, они вышли на пересечение двух дорог, и колонна свернула на юг. По колонне, как ветерок, пробежала новость, которую охранник, видимо, сказал направляющему:

— Лагерь разбит на острове, и мы почти пришли!

В академии Дорн привык скептически относиться к слухам и был удивлен, что в данном случае они оказались верными.

Первым подтверждением был запах соленой морской воды. Это напомнило ему о Мехносе, планете, так тесно связанной с его родителями, что на глаза его сами собой навернулись слезы.

Усилием воли Дорн взял себя в руки. Дорога кончилась, и колонна стала подниматься на мост. Под тяжелыми ударами четырех сотен ног доски настила рокотали подобно грому. Лучи фонарей слепили и не давали увидеть воду, даже если она и была под мостом. Встревоженные морские птицы гулко хлопали крыльями и пронзительно кричали. Когда колонна миновала мост, вдали показались огни, дорога взяла левее и пошла между деревьями.

Справа оказалось кладбище; могилы были отмечены грудами камней, деревянными столбиками, а часто — только большой кучей веток.

Через несколько минут Дорн почувствовал под ногами песок и едва не упал, но удержался и вслед за другими спустился в котлован. Несомненно, ее постоянно использовали для стоянки, и она имела вид вполне обжитого лагеря.

Котловина была окружена стражниками; в центре ее горел большой костер. Дорн сглотнул голодную слюну, почувствовав запах каши, и провел языком по сухим губам, увидев ряд деревянных бочек с водой.

Запретив подниматься из котлована, заключенных освободили от цепей. Дорн сперва сбегал к бочкам, потом — за кашей, потом снова к бочкам.

Несмотря на усталость, Дорну было не до сна. Он думал о побеге. Логика его рассуждений была проста и неопровержима.

Во-первых, Дорн был уверен, что с каждым днем его силы будут не прибывать, а таять.