Там, при реках Вавилона

- Все-таки хорошо, что нас оттуда сюда перебросили.

- Главное, вовремя. Не хотел бы я там оказаться.

- Долго теперь в бронежилетах будем ходить. Пока там не уляжется.

- А там, думаешь, уляжется?

- Конечно. Пара танков прокатится по улицам, так и уляжется.

- А если... нет?

- Несладко нашим в Баку, это уж точно. А танки и так там катаются, да без толку.

- Да. Если и здесь такое начнется, х...во нам будет.

- Ну уж нет. Здесь вряд ли. Здесь же глухомань, медвежий угол. Они ж здесь ленивые, как...

- Краснодарцев поджечь не поленились. Чуть шашлык не сделали из ментят.

- Да-а... Откуда парень-то был?

- Первая рота, третий взвод. Вова Самойлов. Не помнишь? Худой такой. Вроде бы сорвали с него каску, а потом по голове. Он упал, а они его ногами замесили.

- Значит, надел плохо! Не зря же Стодеревский говорит: плотнее ремешок затягивайте, а мы ... забиваем. Надо было каску лучше надевать!

- Трясогузка его домой повез. Трясогузку хлебом не корми, дай с гробом прокатиться.

- Была же у него лопатка? Надо было самому рубануть. И был бы жив.

- А ты смог бы? Рубануть?

Все было по-прежнему и все-таки иначе. Некто Мерфи, проходящий освидетельствование в дурдоме, занимал его чрезвычайно. Наконец-то появилось время, когда можно сесть в уголке, достать из-под бушлата журнал "Иностранная литература" - и пропасть из смрадного хаоса. "Пролетая над гнездом кукушки" Митя читал с жадностью, глотал пропитанные тонким ядом страницы, как те абрикосы и персики в ночном бакинском переулке. В гудящем холле гостиницы, уже переименованной местными из "старой" в "солдатскую"; в актовом зале "бывшего" горкома в составе подремывающих тревожных групп; на посту, положив журнал на толстую газовую трубу. Окружающие начинали коситься. Мигали вокруг него испытующие, ощупывающие взгляды - нервные лампочки на приборчиках "свой-чужой".

- Эй, Митяй, не зачитался? Ум за разум заплетется, зае....ся разматывать.

- Да .... .... ...., а то .... и .... ...., будешь потом .... .... !

"Свой", - обманывались приборчики и оставляли его в покое, наедине с наэлектризованными страницами. Они делали ему больно, эти страницы, но, дочитав, он впервые за месяцы службы почувствовал, что душа наконец накормлена. Фух! Хорошо знакомое там, в жизни по имени "гражданка", забытое здесь - чувствовать, как она выделяет соки, урчит, уммирротворряяяяется.

Он прислушивался к себе. Сложное волшебство, необъяснимый трюк читающего сознания: закрыв книгу, ты умер, закончился вместе с ней... и сейчас же, не успев отнять ладоней от обложки, вдохнешь болезненно, как в первый раз, и начнешь

жить - новенький и розовенький, только что обмытый. Странно: закрывая книгу, закрываешь гроб - и, закрывая книгу, укутываешь новорожденного.

...От полноты ощущений Митя зажмурился и откинулся на сиденье.

Далеко за горой, наверное, в самом Шеки, драл горло петух. Трактор, в котором сидел Митя, испокон веку дневал-ночевал на огороженной площадке газораспределителя. (В минувшие спокойные времена колхозный тракторист, зять сторожа, оставлял его тут, чтобы не гонять за тридевять земель на колхозные МТС. Он и теперь, хромой толстячок, появлялся на трассе, смотрел, на месте ли его железный конь. Близко почему-то не подходил, но иногда делал постовым ручкой.) Слева от Мити, обняв сверху руль, храпел мент. В караулы их ставили в парах с краснодарскими курсантами, курсанты шли за старших. "Приказ командования", - развел руками Стодеревский. Как бы извинялся. И только от этого, от того, что сам комполка - вот так с ними, воинская гордость прыскала у них из глаз.

Сегодняшний Митин курсант храпел истерично.

"Петька", - ехидно назвался он при знакомстве в ответ на его: "Митя". Посмотрел грозно и больно пожал руку. На посту Петька сразу же влез в трактор и уснул со словами: "Е...сь оно колом", - а через несколько минут раздался храп... Читавший при свете фонарика Митя пугался, светил ему в лицо: плачет, что ли? Но нет, не плакал, спал. Спать на посту, конечно, хуже смертного греха, но при любом удобном случае организм по привычке выбирает грех.

...Утро все прибывало. Молодое солнце перебирало лесок на гребне слепящими пальцами. На краю нависшего над трассой утеса сгоревшей спичкой скрючилась обугленная от удара молнии сосна. Митя думал о библиотекарше Фатиме.

Столичная штучка, единственная на весь Шеки крашеная хной и носящая юбки до колена. Конечно, единственная на весь Шеки читающая такие вещи. Ему хотелось бы прийти к ней, как к старой знакомой: "Привет". Хотелось бы поговорить с ней. Просто поговорить - но, конечно, не о том, что происходит сейчас в Шеки.

Скоро их сменят, и они вернутся в город. После завтрака, когда откроется библиотека, он пойдет туда. Само собой, сначала побреется. Не было бы беспорядков - тогда по тревоге могут сдернуть и тех, кто после караула. Не должно быть, по утрам не бывает. По крайней мере еще ни разу не было. Это в Баку, рассказывают, громят в любое время суток. Но там и людей побольше. Ночи на всех не хватает.