Там, при реках Вавилона

"Помогите", - показывает Хлебников на спускающихся по лестнице женщин. Пока Митя перетаскивает вещи, Тен помогает спуститься старухе, и они возвращаются обратно ко входу в актовый зал. Сойдясь в центре вестибюля у столика с креслами, женщины здороваются и становятся кружком. Здороваются почти беззвучно, глядя отвесно в пол. Понятно без перевода: "И ты здесь, и тебя..." Кто-то из них роняет какую-то фразу, и они, как по команде, начинают тихонько плакать, по-прежнему глядя в пол и утирая носы кто платком, кто сложенными в щепотку пальцами. Автобус вот-вот должен подъехать. Их дети устали жаться к их ногам. Бегут к двери, лезут под стол, падают, споткнувшись о чемоданы. Девочка с косичками, как самая старшая, помогает с маленькими, трясет погремушками, отлавливает убежавших слишком далеко - но с испуганными глазами оборачивается на каждое слово, произнесенное матерью.

Беженцы. Беженство - женское занятие. Плата за материнство.

"Как там? Вспомнить бы... тот, жуткий... мурашки от него... "Дети его да будут сиротами, а жена вдовой..." - так, кажется. - "Да скитаются дети его и нищенствуют, и просят хлеба..." - и самое сильное - "...и просят хлеба из р а з в а л и н с в о и х". Добрая книга - Псалтирь. Знать бы, про кого так..."

Автобус въезжает на площадь, разворачивается и задом сдает к выходу. Кто-то из солдат, встав позади автобуса, знаками да свистом помогает водителю парковаться между БТРов. Офицеры выходят из дежурной комнаты, Кочеулов командует: "К машине". Пятеро определенных на эту поездку солдат выбегают на площадь. Саша Земляной, Митя, Измайлов из первого взвода и двое из третьей роты. Тот, что однажды вывихнул на полевом выходе ногу. Высокий, лопоухий. Его несли на носилках все по очереди, и все по очереди чертыхались и называли халявщиком и хитро...ным. А он сверху, с носилок огрызался на всех по очереди и кричал, что пусть они его бросят, разве он просил их... Не повезло парню, так и пристало к нему прозвище: Вова Халявщик. С ним тот, который на "гражданке" занимался пулевой стрельбой и всегда выступает от третьей роты на показательных стрельбах.

С утра Митя успел прочитать пару страниц в туалете.

"Да облечется проклятием как ризой... и да войдет она как вода во внутренность его..." Нелюбовь! И не какая-нибудь там косноязычная нелюбовь курсанта Петьки, каптера Литбарского, замполита Рюмина. Тысячелетняя, облеченная в изысканное слово. Вона откуда, из далекого какого далека. И дотошная! "Да будет потомство его на погибель..."

Их зовут обратно. Нужно помочь погрузиться.

Когда все рассовано по багажным ящикам и сиденьям, женщин приглашают пройти в автобус... Они идут трудно, будто против ветра. Старуха ковыляет впереди.

...Путешествие по Вавилону обещает быть волнующим. Прохожие останавливаются и смотрят вслед. Водитель торопится выехать за город. Подъезжая к перекрестку, не сбавляет скорости, издалека давит на сигнал: поберегись! Хорошо, что Рикошета уже нет в Шеки... вот бы встретились два одиночества!

- Али, - говорит Рюмин. - Нельзя ли помедленней? Всех угробишь.

Али хранит молчание и "топит" по-прежнему.

Сам вызвался. Никто не принуждал. Как только узнал, что на его автобусе собираются вывозить беженцев в Армению, прибежал в парк, развопился, развозмущался. Когда понял, что бесполезно, изъявил желание поехать самому. Поговаривают, местные надеются, что им разрешат приватизировать автопарк, как только все уляжется. (То есть: получить в частную собственность, забрать себе. Целый автопарк... Наивные! Как будто это им чайхана какая-нибудь!)

За городом Али еще пуще разгоняет свой "Икарус". Будто и впрямь хочет угробить всех. Свернув на уводящую в горы дорогу, он вынужден несколько сбавить, но и здесь гонит дерзко и нервно. Каменистые откосы подлетают вплотную, ветви хлещут по окнам. Самих гор пока не видно. Пейзаж разматывается серовато-бурой холстиной. Лишь изредка желтые и бордовые деревья вспыхивают на склонах, бегут и падают за очередной склон.

Кочеулов и Рюмин перестали взывать к Али.

- Ну смотри, герой асфальта, - говорит Кочеулов. - Если что, не обижайся.

В салоне тишина. Никто, похоже, и не думал пугаться. Многие откинулись на сиденьях, закрыв глаза. Дремлют. Старуха с самого города пережевывает ириску, угощенье Рюмина. (Вынул из кармана и протянул с умильной улыбкой: "Кушайте". Что это с ним?) Та, у которой дочка с косичками, сидит, уставившись в окно. Девочка села позади нее и теперь, заглядывая между спинок передних сидений, то и дело что-то просит, спрашивает - но мать перестала ей отвечать. Окаменела, слепыми мраморными глазами смотрит в окно.

Навстречу несутся склоны и ветви. Солдаты режутся в карты в хвосте автобуса.

- За...ло, - вздыхает тот, который занимался пулевой стрельбой. Скорей бы тут все закончилось... Мне ходить?

- Ходи. Только по одной!

Земляной играет хорошо, а Стрелок, с которым он в паре, - плохо. Земляной психует:

- Долго еще...