Там вдали, за рекой…

На экране в сотый раз прокручивали: в ярком пятне света тело старушки, а из-за него приподнимается и замирает на секунду чудовище: маленькая головка с огромными рубиновыми глазами, за головой плечи буквой V, и все это похоже немного на атакующую кобру; потом голова чуть поворачивается, рубиновый отсвет исчезает, и становится видно, что это не глаза, а странной формы очки; идут – медленно – снизу косо вверх и вперед и чуть влево две тонкие напряженные руки с вытянутыми пальцами, и вслед за руками начинает приближаться голова, плечи опускаются… Смена кадра: мальчишка у стены в позе готовой прыгнуть собаки, зубы оскалены, очки непроницаемы – прыгает, все так же вытянув руки вперед, плывет, плывет по воздуху…

– Маруся, – сказал Стахов, – возьми-ка пару армейских ребят да сходи на этот Эльвирин склад. Что-то там не чисто…

Дверь за Марусей закрылась и тут же открылась вновь. Вожатая Лиза привела из лагеря Гарика Шваба, пятого из звена Артема Краюхина. Стахову уже позвонили, что Гарик был в курсе преступного умысла четверки, но никому не сказал ни слова. Теперь он был уверен, что его с родителями выкинут вон.

– Ты не реви, – сказал Стахов ушастому белобрысенькому парнишке, испуганному и дрожащему. – Что не сказал – ладно. Ты еще молодой, чтобы различать, когда закладывать друзей грех, а когда наоборот. Со временем поймешь… Ты вот что скажи: почему ты сам с ними не пошел?

– Не знаю… – прошептал Гарик. – Так что – мне ничего не будет? – он посмотрел на Стахова недоверчиво.

– А ты орден хотел?

– Н-нет… Вы мамку с отцом не выгоните?

– Нет, конечно. Хотя выпороть тебя – потом – не помешало бы… Ладно, доживем до потом… а пока рассказывай.

– А чего рассказывать? Боялся я. Все же знают, что подземников трогать нельзя. А Темка говорит: не бывает их! А все же знают, что бывают… Ну, и… все. Ветка говорит: слабо в пещеру залезть. Вот. А Темка туда уже ходил, да дойти не смог: болото. А тут жара… Ну, и пошли. Я говорю… вот. А они: никаких не бывает, потому что… и все. А только Сега ружье-то прихватил. Хоть и говорил, что не бывает… А мне сказали, что трус – ну и сиди. А я что? Я не потому что трус, а просто… Ну, я же сам видел! Маленького, как первоклашку, голого, а с ножами. Спарту как раз прогуливал… она залаяла, он в канаву – и все…

– И ты молчал?

– Так все же знают…

– А я почему не знаю? Краюхин-отец почему не знает? Эх, детки! Или уж мы такое говно в ваших глазах, что нам ни доверия, ни… а, да что с вами говорить… В общем, парень, знай: в том, что ребята пропали, не только их глупость виной, но и твоя. Иди пока. Вспомнишь что ценное – скажешь. Мне, или тете Клаве, тете Марусе…

– Так не верят же! – закричал вдруг Гарик. – Не верит мне никто! Я же говорил – не верят!!!

– Говорил? – тупо повторил Стахов.

– Ну… говорил… – Гарик судорожно вздохнул, давя рыдание.

– Лиза, – Стахов повернулся к вожатой, внимающей изумленно. – Ты возле детей. Слышала что-нибудь такое: про подземных жителей, про голых малышей?

– Так ведь… они же всякие страшилки все время рассказывают, я уж их отвлекать пыталась…

– Ясно с нами все. Иди, Лизавета. А ты, парень, подожди. Нужно мне, чтобы ты – сейчас, немедленно – поговорил с ребятами и узнал про этих подземников как можно больше. Кто они, чем занимаются… Через, – он посмотрел на часы, – через четыре часа придешь сюда и расскажешь все, что узнал, мне или тому, кто будет здесь вместо меня. Понял? Теперь беги.

Курлыкнула рация. Маруся сообщала, что на полу в мучном складе под слоем муки обнаружена кровь, много крови, очень много крови…

* * *

Вначале Артем услышал шорох, потом уловил движение. Комната – целый зал – где его поместили, освещалась не светодиодами, а какой-то липкой сиреневато-зеленой дрянью, размазанной по потолку и стенам. Свет от нее шел довольно сильный – по сравнению со светодиодами, конечно, – но из-за того, что шел он со всех сторон, казалось: зал полон дыма. Было плохо видно, что в очках, что без очков…

В дальнем конце что-то шевелилось.

Артем сидел неподвижно, закутавшись в почти не греющий брезент. Царь, уличив его в обмане, о чем-то задумался надолго, а потом велел страже отвести его – гостя! – в этот зал, вкусно кормить и заботиться, но наружу не выпускать. Отступники могут попытаться похитить его или даже убить… Артем чувствовал, что заболевает: дышалось тяжело, глаза казались тюбиками, из которых кто-то что-то выдавливает, кожа будто бы высохла и отстала, прикосновения к ней не ощущались. Замерз. Простыл. Слова не имели смысла. За-мерз. За-кон. За-рок. Рок. Кон. Мерз. Мерзавец. Я. Ну и что? Подумаешь… Он покосился в угол, где продолжалось шевеление. Не звал я их сюда и силком не тащил… Только там, еще почти наверху, роясь в окровавленных вещах, Артем ощутил вдруг невыносимый ужас утраты. Сейчас ему было почти все равно. Будто оброс корой. Надо выбираться, вот и все. Надо выбираться… Он не пошевелился.