Там вдали, за рекой…

Золтан спрыгнул неудачно… То есть он попал, куда хотел, но оказалось, что целился он не туда. Промоина была слишком крутая, градусов сорок пять – и после дождя еще совершенно не просохшая. Песок и щебень, наполнявшие ее, тихонько плыли к обрыву под собственной тяжестью и под тяжестью тела Золтана – и всякая попытка за что-то ухватиться, как-то помешать этому сплыванию приводила лишь к продвижению вниз на дополнительный десяток сантиметров.

Он осторожно посмотрел сначала через левое, потом через правое плечо. Никаких корней, никаких прочно сидящих обломков. Если бы в руках был ледоруб, а не тупой автомат… Он все-таки попытался воткнуть ствол в сыпучку – бесполезно. Плывет, и все.

До края осталось чуть больше метра, наклон увеличился. Золтана охватило нечеловеческое спокойствие. Не закричать, подумал он. Падать молча. Как камень.

Он воевал, и прятался от башибузуков, и замерзал, и лежал на дороге под бомбами – и никогда не чувствовал ничего похожего. Тогда – был страх, ярость, желание жить. Сейчас – будто бы миг смерти уже позади…

Сзади обрушился целый пласт, и ноги потеряли опору. И вдруг – пронзительной любовью ко всему и ко всем переполнило душу. Он чуть не закричал, но не от страха, а от опаляющего счастья. Не закричал – и, заскользив быстро, быстрее, быстрее – начал свое долгое падение.

* * *

Айболит и Алиса удалились от края обрыва метров на сто пятьдесят и поэтому ничего не услышали.

На экране пульта телеразведчика видно было, как они идут, как спускаются в заросшую густым кустарником лощинку – и вдруг исчезают в ней, и даже тепла тел не ощущают приборы…

* * *

Краюхин посмотрел на часы. Было без двух минут восемь. Успел к назначенному самим себе сроку. Ничего не ждем. Он поднялся в первый вагон, поднес огонек зажигалки к осветительной ракете, воткнутой в густое термитное тесто вокруг боеголовки. Сейчас все это загорится, и через полминуты лопнут от жара шнурочки, удерживающие предохранительные скобы гранат, вбитых снизу. Хорошо, что он вспомнил про гранаты, а то черт его знает: вдруг не прогорит керамическая термозащитная рубашка? А так – все вдребезги, и беззащитное нутро открыто пылающему железу…

Ослепительно вспыхнул магний, Краюхин зажмурился и отшатнулся. Бросился к хвостовой части ракеты. Забрался по скобам наверх, поджег запал. Здесь тоже модификация первоначального плана: приспособил ручной гранатомет, были они у двоих… Даже если направляющая не прогорит – ее пробьет кумулятивной струей.

Вскочил в заднюю дверь вагона – и не понял, что происходит. Решил: ослеп от магния. Но нет, сзади горело, и отсвет пламени с его силуэтом лежал на стене…

Просто кто-то погасил свет.

Ему прыгнули на спину – сверху, с крыши вагона. С силой запрокинули голову назад и перегрызли горло.

* * *

Артем раскинулся в жару и бреду. Ветка потребовала воды, и принесли воду – в стеклянной бутылке. Она просунула горлышко бутылки между губ, вода попала в рот – и Артем закашлялся и попытался приподняться. Островки сознания у него еще жили. Он выпил почти все, и его тут же вырвало. Ветка знала, что так и должно быть, держала Артема за плечи, подземников вновь погнала за водой…

После этого он ненадолго пришел в себя.

– Ветка… – сказал он, озираясь и ощупывая свое лицо. – Ветка, уходить надо…

Потом он увидел свечу и уставился на нее.

– Огонь, – сказал он. – Везде огонь… Везде огонь! – хрипло вскрикнул он и откинулся без сил. – Ветка, уходить надо, уходить…

Во второй бутылке она размешала шипучий аспирин и витаминный сироп, дала отпить несколько глотков. Потом набрала в большой шприц два флакона метрагила, легко нашла вену и стала вводить лекарство. Старый Шиян по прозвищу Акула научил Ветку попадать в любую вену и в любых условиях, когда ей было еще восемь лет. Они жили в соседних палатках, у Шияна было три с половиной пальца на обеих руках и множество осколков во всем теле. Он был полковым врачом на той войне. Когда шел очередной осколок и не было уже сил терпеть, он звал ее…

– Уходить надо, – тихо, но отчетливо сказал Артем, пытаясь подняться; Ветка прижала его руку к земле, ввела до конца то, что оставалось в шприце; выдернула иглу, согнула безвольную руку в локте. – Уходить… надо…

– Уйдем, – сказала Ветка. – Конечно, уйдем.

* * *