Там внизу, или Бездна

Придет, решил он с чувством внезапного волнения. Она понимает, что нельзя раскалить меня дальше и ускользать ей теперь нет никакого смысла. Думая об одном и том же, он перескакивал с одной мысли на другую: я убежден, что это будет мукой. Может быть, первое же насыщение принесет разочарование. Тем лучше, я буду хоть свободен, а то из-за этого приключения я пе рестал работать. Как обрушилось это на меня! Я отброшен в юность, мне опять двадцать лет, только, увы, душою! Я, человек, уже долгие годы презирающий влюбленных и любовниц, я ожидаю женщину, смотрю на часы каждые пять минут, невольно вслушиваюсь, не скользят ли на лестнице ее шаги.

Нет, трудно, должно быть, вырвать нежный цветок из души, и его пряный корень дает отростки! Ничего нет целых двадцать лет, и вдруг показываются побеги, и сам не знаешь, почему и как, и чувствуешь, что зачарован безысходными сетями любви! Бог мой, какой я безумец!

Он ворочался в кресле. Прозвенел тихий звонок. «Нет еще девяти, это не она», — пробормотал он, отпирая.

Вошла она.

Он жал ей руки, благодарил за точность.

Она сообщила, что ей нездоровится.

— Я не хотела, чтобы вы прождали напрасно, а то не пришла бы!

Он встревожился.

— У меня адская мигрень, — объяснила она, проводя по лбу затянутыми кожей перчаток пальцами.

Он помог ей освободиться из мехов, упрашивал сесть в кресло, сам хотел, как задумал, сесть на табурет, придвинуться поближе, но она отказалась от кресла, села поодаль от камина, на низкий стул возле стола.

Стоя, он склонился перед ней, взял ее пальцы.

— Какая у вас горячая рука, — заметила она.

— Да, меня лихорадит, я плохо сплю. Если б вы знали, как много я думаю о вас! Всегда чувствую я вас здесь, около себя, — он рассказал ей, что перчатки ее источают далекое, угасающее благоухание корицы, сливающееся с другими, менее уловимыми ароматами. — Знаете, — и он понюхал ее пальцы, — когда сегодня вы покинете меня, после вас останется крошечная частица вac самой.

Она поднялась со вздохом:

— Вот как, у вас кошка… Как зовут ее?

— Муха.

Она позвала. Та поспешила скрыться.

— Муха! Муха! — кричал Дюрталь.

Но Муха забилась под кровать и не выходила.

— Она немного дикая… никогда не видала женщин.

— О… Не верится, чтоб вы никогда здесь не принимали женщин.

Он клялся, что нет… уверял, что она первая…

— Сознайтесь… вы не слишком, пожалуй, радуетесь… приходу этой первой?

Он покраснел: «Но почему?»

Она ответила неопределенным жестом.

— Мне хочется подразнить вас, — заговорила она, на этот раз усаживаясь в кресло. — В сущности я не знаю даже, почему позволяю себе предлагать вам такие нескромные вопросы.

Он сел перед нею; наконец возможна задуманная сцена — он начал приступ.

Касался ее колен своими.

— Вы прекрасно знаете, что вы не можете быть нескромны… Лишь вы одна сейчас здесь вправе…

— Нет… У меня нет и я не хочу иметь никаких прав!

— Почему?

— Потому что… Послушайте… — голос ее окреп, звучал твердо. — Послушайте, чем больше я думаю, тем сильнее хочется мне просить у вас как милостыни: не разрушайте нашей мечты. Хотите, я буду откровенна… Настолько откровенна, что, уверена, покажусь вам чудовищем себялюбия. Да, знайте… ж я не стремлюсь к зрелому, конечному счастью… нашей связи. Я пре красно понимаю, что чувства мои туманны, что я неясно выражаюсь… Поймите, что я уже обладаю вами целостно, могу наслаждаться вами, как и когда этого захочу… Подобно тому, как давно я обладаю Байроном, Бодлером, Жераром де Нервалем — всеми теми, кого люблю…

— Так значит?..

— Значит, что стоит лишь мне захотеть их, захотеть вас, прежде чем заснуть…

— И?

— И… Знайте, что вам не сравняться с моим призраком, с Дюрталем, которого я обожаю, чьи ласки безумно дурманят мои ночи!

Он разглядывал ее ошеломленный. Скорбно и туманно смотрели ее глаза, казалось, она уже не видит его и говорит в пространство. Его охватила нерешимость. В уме молнией проне слась вдруг мысль об инкубате, о котором рассказывал Гевенгэ. «Мы это выясним потом… а пока…» — он привлек нежно ее руки, склонился к ней и вдруг поцеловал ее в губы.

Она вскочила, словно по ней пробежала электрическая искра.

Он пылко сжал ее, начал обнимать. В нежном трепете, воркуя, как голубка, отстранила она его голову и стиснула ногу его в своих. Почувствовал, как задрожали ее бедра, и испустил яростный крик. Понял или показалось ему, что понимает! Она вожделела сладострастия скряги, немного наслаждения, хотела как бы одинокого греха…

Он оттолкнул ее. Она стояла, задыхаясь, бледная как полотно, закрыв глаза, простирая вперед руки, точно испуганный ребенок… Дюрталь скрежетал, ярость его ослабевала.

Опять бросился и увлек ее, но она сопротивлялась, кричала: «Нет, умоляю вас, оставьте!»

Он охватил, повернул ее вплотную к себе, пытался запрокинуть ее стан.

— О, умоляю вас, позвольте мне уйти!

Он выпустил — столько отчаяния было в ее голосе. Потом у него мелькнуло желание бросить ее на ковер, взять силой. Но его испугали ее широко раскрытые глаза.

Она шаталась, уронив руки, прислонилась к библиотечным полкам, побелела.