Там высоко, у райских врат... (СИ)

– Да. – Подтвердил Альтаир – Вороны, они должны исчезнуть.

– Я должен уничтожить птиц?

– Все не так просто. Серафимы пытались изгнать их, но те всегда появляются вновь. Их порождает ее боль и вера.

– И злость. – Добавил Люцифер.

– Злу нет пути в наши чертоги.

Люцифер скупо усмехнулся:

– Поверь мне, она зла.

– В любом случае она попирает устоит. Это недопустимо.

– Разумеется. Так что же Он ожидает от меня?

– Вам дозволено встретиться.

Люцифер непроизвольно вздрогнул.

– Это испытание. Ты должен быть тверд. – Альтаир с сочувствием посмотрел на одного из самых древних и могущественных архангелов престола.

– Если она такая же, как я помню, то она не послушает меня.

– Тогда у вас будет семь дней, а после, если смертная станет упорствовать в своей ереси, ты проводишь ее в чистилище, и там она будет гореть в пламени забвения, покуда не утратит эту преступную тягу к тебе.

Люцифер призвал в свою душу покой, теперь он был мудр и умел противиться искушениям бренного мира.

– Да будет так.

На грани сна

Там высоко ристалище пусто,

И воинство небесное застыло,

Следя, как пожирает воронье

Свет негасимого светила!

Я еще не успела задремать, как вдруг мне привиделся мужчина. Его образ был так реален, что я даже потерла глаза, желая убедиться, что веки мои закрыты, и этот умопомрачительный красавец – просто образ утомленного сознания. Однако его появление неожиданно сильно взволновало меня. Сердце загнанно загромыхало где-то в горле, и я, стараясь его усмирить, сделала пару медленных вдохов и выдохов.

Под боком тихо сопел муж. Сынишка умиротворенно спал в детской. Я же теперь лежала без сна, таращась в оклеенный белыми обоями потолок, внезапно припомнив, что покрывающий бумажное полотно объемный рисунок носит название «Версаль». Затем мысли привычным образом понеслись в сторону назревшего ремонта, на который как всегда не было денег, затем перешли на мелочные споры с многочисленной родней, и мною вновь овладела безысходная тоска и тревожное ощущение, что я заперта в западне удушающе нелепого существования. Я думала обо всем этом, не решаясь закрыть глаза, словно от столь простого действия могло случиться что-то страшное или непоправимое.

– Это глупо. – Прошептала я в пустоту и, сдаваясь накопившейся усталости, опустила веки.

 ***

 Сон пришел мгновенно, глубокий и тяжелый. Что-то внутри меня билось в припадке странной истерики, и я недоумевала, захваченная дурным предчувствием, что же являлось виной столь бурной реакции?

Все затопила пустота. Но пустота была иной, вовсе не такой, как мне всегда представлялось вечное и безмолвное Нечто. Она была ослепительно белой, хотя сознание мое ожидало увидеть некий безграничный космос безликий и ледяной. Здесь же я не ощущала ничего – ни жары, ни холода, ни духоты, ни освежающей прохлады. Все заливал неприятный белый свет. Не было ни потолка, ни пола, хотя некая сила тяготения все же ощущалась. А может быть, это просто мой разум защищал меня от досадного помешательства. И в этой жуткой белой пустоте существовала единственная точка опоры. Мужчина. Светловолосый, с ног до головы закованный в черные одежды. Никогда бы не подумала, что чей-то траурный наряд мог так меня обрадовать. Я зацепилась за него взглядом, как корабельный якорь за илистое дно, и двинулась к нему. Шла я очень долго. Передвигаться в этой бесцветной пустыне было сложно, она, словно гигантский невидимый насос, выкачивала все силы. Хотелось спать. Никогда прежде я не испытывала столь сильного желания лечь и подремать ... во сне.

Чем ближе я подходила, тем ярче ощущала чувство непонятного родства. Тревожное ликование буквально пропитало мое сознание, когда до мужчины осталось меньше метра. Он стоял, повернувшись ко мне спиной. Высокий и напряженный. Руки сами потянулись к нему.

Мужчина обернулся.

Я заплакала. Слезы полились из такой запредельной глубины, они были так горьки и удушающи, что я обессилено опустилась на колени, вцепившись озябшими пальцами в его одежду. Я не могла понять, отчего плачу, счастье и горе смешались в разъедающий нервы токсичный коктейль, растворяющий незримые вечные печати и я, наконец-то, вспомнила...

Раскаленными письменами утраченного языка Его имя было выжжено на всех оболочках моей бессмертной души. Люцифер. Архангел. Предводитель небесного воинства, однажды павший, испытав запретную сладость телесной близости со смертной. И не просто смертной, язычницей, возжигающей ритуальные костры в каменном святилище и славящей диким танцем величие своей порочной богини.

Я всегда верила в Бога. К нему тянулся каждый атом моего наивного существа, порождавшего в стенах старинных церквей слезы очищения и светлое желание петь. Мне чудилось, что, если я сумею верно сложить слова, придать им правильное звучание и ритм, Бог услышит меня. Тогда, наконец-то, я постигну ту неуловимую истину, обрету то заповедное знание, которое от рождения ускользало от меня. Если бы я могла передать, как мучительно жить, осознавая, что внутри тебя живет некая бесконечно важная тайна, а ты никак не можешь ухватиться за нее, извлечь из темных вод омута памяти.