Там за морем деревня… (Рассказы)

— Нет. Никакого особого ощущения у меня не было. Я думаю, что и другие ребята всегда могли бы находить свои, самостоятельные пути решения задач. Но они не хотели. Их не интересовало. А мне стало интересно.

В ответе не слышалась привычная застенчивая мягкость. Сашин голос теперь был сух и даже резок. Холмин понял, что резкость возникла не от недовольства, а от обдуманной точности ответа. Ясность, при которой светло как днем. И можно отчетливо себе представить, каким будет этот мальчик через десять, двадцать и тридцать лет. Всё более трудный в своей ясности, требующей от других, работающих с ним, колоссального напряжения: и попробуй тогда ему объяснить, что другие не способны делать то же, что может он, когда ему интересно.

Саша вздрогнул уже спросонок:

— Вы меня о чём-то спрашивали?

— Укатал я тебя… — вздохнул Холмин. — Хотел поставить рекорд: Москва — Пошехонье за один день. А теперь уж деваться некуда — только вперед. Сейчас чуточку передохнем и дальше…

Он остановил машину перед мостиком. Внизу слабо поблескивала вода.

— Почеболка, — прочел Холмин на табличке название реки. — Чудное имя. Почеболка. Не здесь ли жила чудь белоглазая?

— Не-е-т… — протянул Саша. — Не слыхал. А у нас в деревне речка называется Конгора. И деревня есть рядом Орда. А наша Лунино. Никто не удивляется, — он зябко передернулся. — Холодит-то как. С моря. Вон Рыбинское море. — Саша показал туда, где невидимое в ночной белесоватой мгле угадывалось что-то огромное.

— Промерз? — Холмин обхватил его за тонкие мальчишеские плечи. — Поехали! Поехали от речки Почеболки. Невооруженным глазом видно, что водится здесь нечистая сила. Кишмя кишит…

В машине Саша сразу же угрелся и заснул. Холмин считал оставшиеся версты. Он знал, что заснет сразу, едва лишь доберется до подушки. И надо бы не прокараулить то последнее мгновение перед сном, когда по уже темной памяти падающей звездой скатывается яркая мысль — та, которую ждешь давно… Надеешься, веришь и ждешь не как счастливого случая, а как счастливого выстрела.

Нет, ничего случайного не могло быть в Сашиной истории. Ни в том, что он был сразу же замечен на поверхностном экзамене в сельскохозяйственном институте. Ни в том, что декан физмата оказался довоенным учеником Николая Илиодоровича и настолько верил в своего учителя, что в октябре, когда уже никакого приема не было, повез мальчика в Москву. Во всём существовала своя закономерность, и её требовалось выразить с математической точностью. И если Саша Королев не знал о своей исключительности, то не было ли его незнание благотворным? В чём же тогда состоит закономерность? В том, что для развития таланта нужна не плотная среда, а неограниченность пространства. И незнание собственной исключительности закономерно для ума, предчувствующего не только собственные, практически применимые возможности, но и возможности человеческого разума вообще…

Рассуждениям не хватало основного — неожиданности. Мысли выстраивались слишком сцепленно, а секрет открытия был — по Николаю Илиодоровичу — в том, чтобы не плестись послушно вдоль собственных последовательных мыслей, а сплеча рубануть наискосок и заглянуть, что там, внутри. Но не страшится ли он, Холмин, того, что внутри?

…Фары высветили дорожный указатель с надписью: «г. Пошехонье-Володарск», и Холмин разбудил Сашу, чтобы он показал дорогу к своей пошехонской родне.

Назавтра они плыли по неспокойному Рыбинскому морю. Море начиналось просторным закоряженным мелководьем, по нему бакены показывали проход для Пошехонского рыболовецкого флота — над бывшим руслом речки Согожи, как пояснил капитан, называвший свой катер фелюгой. На левом, подмытом, глинистом берегу стоял полуразрушенный белый с колоннами дом в пошехонском помпадурском стиле. А дальше, на отмели, засоренной плавником, врылся в землю одноглазый дот — он прикрывал столицу Пошехонья с моря на случай, если бы немцы прорвались от верховья по великому волжскому пути.

Наверху оставались только Холмин и капитан за стеклом рулевой будки. Двое рыбаков и моторист стучали костяшками домино в каюте, усадив четвертым Сашу. Из открытого люка доносились громкие голоса:

— Угадай, Королев, какая у меня игра!

— Один-один, три-шесть, два-четыре, три-пять, — отзывался Саша.

— А у меня?

— Два-шесть, один-шесть, два-пять… — В компании земляков Саша заговорил чуть по-иному, смягчил свою городскую речь пошехонским говорком.

— Чудо природы! Скажи, Королев, а правду рассказывали, будто Академия наук за тебя колхозу выкуп выплатила? Всю колхозную стипендию возвернула до копеечки…

— Болтают…

— Рыба! Козлам капустки!

— Королев, ты гляди, не зевай. Знаешь всю игру, а мы вдругорядь козлы…