Там за морем деревня… (Рассказы)

Бывает, что дом уже и не назовешь домом — до того он обветшал и просит: скорее бы конец. Тут и появляется для такого жилья новое название — строение. Ему на слом идти, а заделался вдруг строением. Как правило, по соседству доживают ещё несколько таких же строений-долгожителей да в придачу не старый годами, но вовсе сгнивший барак. Пока по их душу не пришел бульдозер, всем светит у ворот общий адресный фонарь и на всех общий захламленный двор. Тем и страшны старые дворы, ждущие сноса, что там людей ничем не удивишь сверх меры — столько всего перевидано. В стены строений въелись несчастья всех сортов — насквозь пропитаны ими. Когда бульдозер наконец заявится и раскатает всё по бревнышкам — тут без костра не обойтись, как бы ни строжились пожарники. Боже упаси мусор этот грузить на самосвал — дурное по ветру подымать. Только жечь дотла — дерево, обои с дранкой, домашний хлам… Все сжечь на месте, заодно с клопами, а золу с пеплом в землю втрамбовать, пусть земля всё своими соками переест, а после ещё пусть снег на целую зиму погуще забелит — будто не было ничего и никогда на этом ровном месте.

Но бульдозер ещё когда придет, а жить как-то надо. Если не очень о себе воображаешь, не заносишься, то и легче, — Тоня так рассуждала.

Тоня работает на кабельном заводе оплётчицей. Андреев приехал к ним в город из Средней Азии и поступил мастером в волочильный цех, но ему там не поглянулось, и теперь он в СМУ работает по сантехнике.

В общем дворе объявился новый человек. Неделю ходит, другую — никуда не девается — значит, теперь здесь живет. Кто такой? Говорят, Тонькин муж. Здравствуйте — до свидания, у неё другой был, ростом покороче… Тю!.. Того уже давно и след простыл. Нового завела.

Всех, с кем была в дружбе, Тоня как-то в субботу позвала в гости: свадьба не свадьба, а так — знакомство с новым человеком. Тоня с Андреевым сидела во главе стола, соседи деликатно желали этому дому всяческого благополучия. Тоня цвела от счастья, а Андреев держался нелюдимо — весь черный как грач, глаза с желтинкой, сразу видно — характер тяжелый.

На следующую субботу гулянку собирали Тонькины соседи и высчитывали, кого звать, кого нет.

— Тоньку непременно. И этого с ней… как его… Тонькиного, значит, мужа…

Но Андреев к соседям в гости не пошел. И после, на другие приглашения, то придет с Тоней, то её одну отправит. Во дворе поняли: с этого мужика где сядешь, там и слезешь, не постоянный человек, не надежный. Так Андреев и остался для всех не сосед, а Тонькин муж, только и всего.

Тоня признавалась женщинам: о загсе и разговора не было с самого начала, какие уж могут быть разговоры о загсе, если у неё, у Тони, сын имеется, Валерка, всем известный. Эту её женскую в себе неуверенность Андреев принял как положенное. Тоню он заметил у проходной с первых дней, как поступил на завод. Она ему приглянулась, и он все про её жизнь у людей выспросил, а уж тогда приступил к знакомству. Ну конечно, Тоня девочку из себя не строила, знала, чего он добивается, а в нём, кроме влечения к ней, жила удобная мысль: когда надоест, тогда и брошу, никто слова не скажет.

С Тоней Андрееву жилось нехлопотно. Из всех прежних житейских неудач она вынесла непамятливость на обиды. А насчет Валерки своего изо всех сил старалась, чтобы мальчишка Андрееву не мешал. Тонькиному сыну шел уже девятый год, уродился он не в мать: лопоухий, с желтыми совиными глазами. Подойдет к мальчишкам, играющим за сараями в подкидного, уставится на них и дождется, что проигравший сорвет всю злость на нем: «Ну, чего уставился? Давно по шее не получал?»

Андреева тоже раздражал пристальный взгляд немигающих желтых глаз. И раздражала неряшливость мальчишки. Пахло от Тонькиного сына и кислым чем-то, и псиной, даже если он не со двора прибегал, во всем стареньком, а из школы возвращался, в новом форменном костюме с белым воротником… Конечно, тут все дело было в школьном именно сукне, но откуда Андрееву про то знать? Школьное рыхлое сукно голубиного цвета будто специально изобретено как собиратель запахов — чем дурней запах, тем крепче его всосет школьная форма.

Валерка держался с Андреевым настороженно. Не звал ни папой, ни дядей Петей, ни по имени-отчеству. Ломал свою лопоухую башку закоренелого троечника и находил, из чего сложить неопределенные обращения: «Мама велела звать к обеду…» или «Чего во дворе сказать? Там спрашивают четвертого в домино…»