Там за морем деревня… (Рассказы)

Чтобы выручить нашего декана, мы решили показать всему университету, какие мы у Гавриила Сергеевича сознательные, не хуже, а лучше студентов других факультетов. На воскреснике по разгрузке саксаула мы работали как черти, мы сбрасывали с железнодорожных платформ тяжелые саксаульные коряги, в кровь обдирая ладони, и ещё успели выпустить и вывесить боевой листок. Сам ректор вынужден был объявить на заключительном митинге, что первое место в соревновании на разгрузке занял наш курс. Мы ему дружно аплодировали ободранными в кровь ладонями. После той разгрузки ни одна самая дошлая цыганка не взялась бы разглядеть сквозь ссадины и царапины, куда ведут линии наших судеб.

С митинга меня повели в больницу. Уже под конец разгрузки рогатая коряга зацепила меня за хлястик ватника, и я вместе с ней грохнулась с платформы. В больнице на ощупь определили перелом ключицы, загипсовали и отправили домой.

Пока ключица зарастала, я не ходила на лекции. Девчонки решили использовать на общее благо мое вынужденное безделье. Они таскали мне из библиотеки толстые тома по курсу западной литературы, и я потом пересказывала им «Тома Джонса Найденыша», «Пери-грина Пикля» и всю прочую классику. Мало что понимая, я прочитала добросовестно даже вторую часть «Фауста», но никто на курсе не смог дослушать до конца мой нудный пересказ.

Однажды Лилька пришла ко мне и с порога принялась выговаривать:

— Какая-то девчонка сейчас про тебя спрашивала… Почему тебя не видно. Она там семечками торгует… Привет передает. Не понимаю, чего ты улыбаешься. Тебя что — радует привет от этой юной спекулянтки? Я так просто удивилась, откуда она с тобой знакома. Что может быть у вас общего?

— Есть люди, — с обидой пробормотала я, — которые очень легко осуждают других.

— Ну, знаешь! — вскинулась Лилька. — Она там сидит, торгует. Конечно, спекулянтка. Видела нас вместе, потому и полезла с расспросами.

— А ты ей хоть ответила?

— Не беспокойся, ответила…

— Поставила девчонку на место? Да?

— Ничего подобного. Я ей ответила сухо и официально, что ты немного прихворнула.

— По-твоему, ключицу сломать — это немного? Тебе бы так!

— Ерунда! — отмахнулась Лилька. — Перелом — здоровое явление. А болезнь — это брюшной тиф, или сыпняк, или там воспаление легких…

Бедная моя Лилька, она вскоре заболела сыпняком, и мы бегали к ней в больницу. Выпрашивали в профкоме ордер на калоши, на кофту или ещё на что-нибудь и выменивали на рынке масло для больничной передачи, яблоки, варенец. Но всё это было потом, ранней весной, когда снег весь ушел с солнечной стороны улиц, а на теневой стойко держался пропитанный грязью лед, крепкий как гранит. А тогда, когда мы с Лилькой чуть не поссорились из-за девочки с семечками, зима была ещё во всей силе, шел самый трудный её месяц — февраль. С пола тянуло Сибирью, и Лилька залезла с ногами ко мне на постель.

— Неужели ты не понимаешь, что любая торговка семечками наживается на каждом проданном стакане? — втолковывала мне Лилька. — И твоя девчонка тоже. Покупает на базаре сырые семечки целыми мешками, затрачивает какое-то количество топлива, чтобы их поджарить, и на каждом стакане наживает рубль. И учти — задаром обогревает при этом свое жилье.

В Лилькином описании девчонка в плюшевом пальтишке, выносившая на угол свой мешок с семечками, выглядела родной сестрой Форда или Моргана, живой иллюстрацией к «Капиталу» — мы его как раз тогда проходили. А семечки и пятерки из моей стипендии отрывались от родной советской земли и уносились во враждебный теоретический круговорот: товар — деньги — товар.

— Каждые шестнадцать купленных тобою стаканов, — подсчитала Лилька, — дают спекулянтке стакан чистой прибыли.

С цифрами трудно спорить, а по цифрам получалось, как дважды два, что девочка с семечками наш классовый враг.

Мне было тогда восемнадцать лет, а это значило, что мой перелом мог считаться заживленным через восемнадцать дней. И снова я пошла утром в университет. Девочка, как всегда, стояла на своем месте под старым тополем с израненной корой. Увидев меня, она проворно зачерпнула стакан семечек — большой — и из горсти досыпала его, чтобы он был с самым высоким верхом.

— Не надо, — вздохнула я. — Денег сегодня нет.

— Бери. Потом отдашь. — Она протягивала мне стакан, ладошкой удерживая возвышавшуюся над краями горку, и радостно, во весь рот улыбалась. Зубы у неё были ровные и крепкие, яркой белизны, глаза удлиненные, как миндалины, а брови густые, как меховые, и над переносицей она дорисовала их темной краской так, что брови сливались.

— Нет уж, — отказалась я. — Получу деньги, тогда куплю, — и пошла дальше, не останавливаясь.

Чужая быстрая рука осторожно нырнула в правый карман моего ватника. Я оглянулась. Догнавшая меня девочка засмеялась и ловко высыпала мне в карман полный, с верхом стакан семечек. Отпрыгнула назад, к своему мешку, и крикнула:

— Потом отдашь!