Тамада

Жамилят, чуть покачиваясь от усталости, зашагала к дому Аминат. Хотелось поделиться со старой подругой последними новостями. С кем же поделиться еще? Кто поймет? Сегодняшний разговор с отцом расстроил ее. Отверзлась в сердце старая рана — вспомнила мужа. Нет, нет, нет! Она никогда не выйдет замуж. Ни-ког-да! На глаза навернулись слезы. Ах, Мухаммат, Мухаммат! Горькую мы с тобой судьбу поделили... И почему-то вспомнилась грустная песенка, которую она однажды слышала на привокзальной площади в Нальчике. Пела ее молодая женщина в розовой косынке, стояла возле фонарного столба и пела, слезы ручьями катились из глаз:

Косы длинные дал мне аллах,
Только счастье мне дать позабыл он,
Брови черные дал мне аллах
И румянец зажег на щеках,
А с любимым меня разлучил он.

Я гляжу в беспросветную даль.

Как же быть мне, как жить мне, о боже?
Люди злы, что моя им печаль.
Ой, ушла бы я в горы, да жаль,
Что они твердокаменны тоже.

Горные вершины растаяли в позднем вечернем сумраке. В доме Аминат было темно. Наверное, там давно легли спать. Постучать? Нет, пожалуй, не стоит.

И Жамилят медленно побрела домой.

5

Проснулась ни свет ни заря. За время работы в Большой Поляне привыкла просыпаться рано. Но сразу не встала, а некоторое время лежала, закрыв глаза, как привыкла лежать после сна там, в Нальчике, перебирая в памяти события минувшего дня и думая о том, что предстоит сделать сегодня.

Сердце вдруг защемило при мысли, что забыла позвонить в медпункт и справиться, как чувствует себя Шунтук. Надо было еще вчера вечером позвонить!.. Хорошо бы навестить его. Когда? После обеда? Протянула руку к телефонному аппарату, но, взглянув на наручные часы, заметила, что время еще слишком раннее.

Шунтук — славный человек. Снова вспомнилось его выступление на собрании, когда он говорил, что улицы в ауле из рук вон плохи, грязные, колдобистые, после дождя не лужи разливаются, а целые пруды. Иной раз ждешь неделю, пока высохнет такой пруд...

Что ж, отсеялись, отправили на летние пастбища скот, теперь пора приниматься и за благоустройство аула. Первым делом надо собрать всех, кто несет за это ответственность. Пригласить председателя сельсовета Кульбаева, Азнора, Харуна... Кого еще? Инспектора ГАИ?.. В первую очередь надо построить тротуары по обеим сторонам главной улицы, а затем и до остальных доберемся. Сами жители должны взяться за это дело. Чтобы с огоньком взялись! А колхоз, в свою очередь, поможет транспортом, материалами... И, конечно же, кладбище. Почему это Хамзату-эфенди мы должны отдавать его на попечение? Память о предках — разве дело религии? Нет, и еще раз нет!

Ей вдруг представился аул, каким он будет, обязательно будет лет через десять — пятнадцать. Давно снесены плоскокрышие халупы, на их месте красивые дома, кругом асфальт, тополиные аллеи, электрические фонари, море света по вечерам, яркие огни двухэтажного клуба, с колоннами и широкими лестницами, стадион, ясли и новое школьное здание. Будет, все обязательно будет! Для чего же живут они, коммунисты, если не для того, чтобы претворять в жизнь дерзкие замыслы!

Она так размечталась, что не заметила, как солнце брызнуло в окна. Пора вставать. Какая будет сегодня погода? Взглянула на небо — ни облачка.

Но когда шла в правление, увидела, как из-за Большого перевала проглядывают черные тучи с сахарно-белыми макушками. Если они переползут через перевал, то будет ливень.

К полудню тучи начали спускаться с перевала. Над пастбищами сгустилась темнота: ее раздирали ломкие линии молний, а потом слышалась громовая канонада.

Жамилят то и дело поглядывала в окно. Тучи наступали. Дождь будет сильнейший. Ливень! Как бы он не наделал беды. Но еще хуже, если вдруг разразится град.

И тревога Жамилят оправдалась. Забарабанили по крышам холодные дождевые капли. Грянул град. И вот уже не просто дождь с градом, а сплошной водяной поток низвергся на землю. Потемнело, как в сумерки, ничего но видно в плотной водяной завеси, даже соседних домов.

Все утонуло в дожде и мраке.

Нещадно хлещут молнии небо, да такой бахает гром, что кажется, будто аул валится в преисподнюю.

— Вот так напасть! Светопреставление! — говорила Хауа, глядя то в одно, то в другое окно. Ребятишки, напуганные громовыми раскатами и вспышками молний, попрятались кто куда: под кровать, под одеяло, за печку. Только старшему из них, Зауру, все нипочем — выбежал во двор, насобирал полную чашку градин, принес домой.

— Смотрите какие! — сует крупные, как голубиные яйца, ледяные комочки сестренкам и братишкам.

А старая Хауа с жалостью смотрит на фруктовые деревья в саду — не видать нынешней осенью урожая. А как хорошо цвел сад весной!..