Тамбовское восстание 1918-1921 гг. и раскрестьянивание России 1929-1933 гг

В 1942 году было состряпано очередное «дело» о контрреволюционном заговоре на строительстве дороги. Сотрудникам НКВД самим не хотелось идти на фронт, ведь там могли и убить. Вот и возникали такие дела, чтобы оправдать свое пребывание в тылу. Расстреляли по этому «делу» очень многих. Как потом выяснилось — ни за что. Среди расстрелянных был и отец Володи. А еще раньше его маму забрали на рытье окопов в женский батальон. Их там заставляли строить дзоты у станицы Раевской. Там они все и погибли под бомбежкой.

Володя остался совсем один на всем белом свете. И, казалось, все — искоренили до конца всю казачью семью. Но нет, Бог не позволил. Будучи подростком (прибавил себе годок), Володя поступает на рытье траншей под водопровод. Дали хлебную карточку да раз в день кормили. Кое-как выжил. Затем прибавил себе уже два года и ушел в армию. Служба в армии затянулась с 1942 года до 1951-го. Сначала в горах Кавказа на себе снаряды таскал, а потом вдруг нежданно-негаданно попал в кавалерию, что совсем хорошо для казака.

Володя, сын казака, спасенный от смерти матерью-казачкой, сегодня жив. Он — член старейшин казачьего Кубанского войска, а его потомки — казаки и казачата — живут во вновь отстроенной казачьей станице Полтавской. Во время сталинской коллективизации из нее было выслано 25 000 казачьего населения, а сама станица была стерта с лица земли авиацией и артиллерией РККА. Это — за массовый отказ казаков вступить в колхоз, так же как и в других станицах и хуторах Кубани.

Но казаки были, есть и будут: "Казачьему роду нет переводу". А те, кто уничтожал казаков, сегодня сами вымирают как динозавры, преданные вечной анафеме Святым русской православной Церкви патриархом Тихоном. "Не в силе Бог, а в правде!" Сегодня казачество возрождается по всей необъятной России.

5. ВОСПОМИНАНИЯ О "СВЕТЛОМ ДЕТСТВЕ"

Старуха умерла на кладбище. Дело обычное — старики всегда умирают. Пристроившись между двух осыпавшихся могилок, она в бредовом состоянии копалась в своих лохмотьях, выбирая оттуда наиболее крупных паразитов, и отправляла их в рот, старательно при этом облизывая свои губы. Но место, чтобы спокойно умереть, она выбрала себе совсем не подходящее. В этот кладбищенский угол у заброшенной кузницы взрослые обычно не заглядывали: старые обвалившиеся могилы, ни одной ограды, мало крестов и совсем нет памятников — покойников здесь хоронили бедных. Зато этот участок по своему безлюдью пришелся по душе ребятам из деревни Лялино и из железнодорожных казарм. Они собирались здесь чуть ли не каждый день: играли, дрались, делились новостями, а порой и выясняли свои отношения. Заросшие бурьяном и крапивой могилы не пугали их. Тут можно было подкрепиться свежим щавелем, а к концу лета поспевали груши.

Сережин дедушка есть эти груши не разрешал, так как они, дескать, напились соком покойников. Но соблазн был велик, и все ребята их уплетали в большом количестве. Мелкие зеленые можно было провялить на чердаке под раскаленной на солнце крышей, и тогда они становились вкусными. А сознание, что они были дармовые, делало их еще более сладкими.

И надо же было старухе притащиться умирать прямо сюда! Ребята со всевозможной предосторожностью подходили к ней. Она выглядела очень худой, грязной и лохматой. Лет ей, однако, было не более тридцати. Но для Сережки, которому было самому пять лет, все взрослые, будь им тридцать, сорок или пятьдесят, казались стариками. Белобрысая Нюрка — заводила их компании — решительно шла впереди всех остальных. Подойдя к сидящей между могил старухе, она доверительно ее спросила: "Теть, а теть, ты что, захворала?" Сережка не расслышал, что старуха ответила Нюрке. Да и дальнейший их разговор до него доходил не полностью. Двоюродная сестра Кирка держала его за руку, на достаточно безопасном расстоянии, чтобы в случае чего легче было убежать. Вдруг Нюрка сорвалась с места, побежала в поселок и вскоре вернулась с коркой хлеба и половиной стакана какой-то бурды. Присев на корточки, она все это отдала старухе и довольно ей заулыбалась. Ребята тоже все расположились вокруг гостьи.

Скорее из пояснений друзей, чем со слов старухи Сережка понял, что она не местная, а пришла сюда с какого-то Дона. А дальше было совсем непонятно: с одной стороны, выходило, что Дон был несметно богат, а с другой — что там повальный голод, да не такой, как у нас, а такой, что люди мрут как мухи. Вернее, мухи живут, а люди умирают. Урожай был очень богатый, но власти, шаря с обысками по дворам у казаков, весь хлеб отбирали, искусственно создавая голод. Поставили кругом армейские заслоны, чтобы, упаси Бог, никто не смог бы выйти из станицы. Мол, подыхайте все на месте, и весь сказ. Так решено было уничтожить все казачество, а на Дону создать колхозы из привезенных для этой цели людей. Лезли голодные люди на пулеметы, но их всех расстреляла Красная армия. А называли они все это «перестройкой» и еще каким-то не нашим словом, «коллективизацией» что ли.