Тамерлан

– Тополь ты мой высокий! – еще громче выпалила девушка и бросилась к своему возлюбленному на шею. Они стали целоваться.

– Вот это да-а-а-а! – прошептала в восторге Тукель, глядя, как они целуются, а затем исчезают в тени чинар.

Ласки Шильтбергера обрели больший напор, под ногой у него хрустнул какой-то сухой сучок.

– Тише же, увалень! – сердито прошептала кичик-ханым.

– Да вряд ли они чего-нибудь сейчас слышат, – пробормотал немец, начиная ласкать грудь своей любовницы. – Они, кажется, уже занялись тем, к чему давным-давно пора и нам приступить.

– Ты видел, кто это были? – слегка отстраняясь от ласк Шильтбергера, спросила Тукель.

– Он, кажется, Мухаммед Аль-Кааги. А она?

– Малышка Зумрад, вот кто! Скромница Зумрад, плакса Зумрад. Ах ты лисеныш! Ничего себе! Кто бы мог подумать!

– Аллах с ними! Поцелуй же меня, Тукель! Смотри, какая там мягкая и сухая трава, прямо-таки постелька!

– Джильберге… Джильберге… – застонала Тукель, поддаваясь наконец ласкам любовника. – Любимый мой Джильберге, мой мерзавец!..

Шильтбергер повалил кичик-ханым в мягкую и сухую траву под чинарой, привычными движениями стал раздевать ее. Отдаваясь ему, Тукель потеряла голову, но еще до того, как все было кончено, веселые мысли о Зумрад и Мухаммеде заскакали в ее мозгу.

– Обещай, что ты ничего никому не расскажешь! – сказала она немцу, винные испарения которого уже были ей милы, потому что он сделал ей хорошо.

– У-у, мы-мы-мы! – отвечал он сквозь туман наслаждения.

– Обещай, что не скажешь никому про Зумрад и Мухаммеда.

– Обещаю-обещаю!..

– Клянись Аллахом!

– Аллахом.

– Клянешься?

– Да клянусь, клянусь!

Наконец, отстонав и откинувшись в сторону, он, лежа на спине и сладко потягиваясь, спросил:

– А почему никому не говорить?

– Да ты что! С нее же кожу сдерут!

– За что?

– Как за что! За измену, конечно!

– А-а-а! Теперь только до меня дошло. Это же та, которая у вас там самая новенькая.

– У вас там! – фыркнула Тукель. – Именно что у нас там. Молодец Зумрад! Представь себе, когда ее приводят к господину, она так ревет, что он только жалеет ее и никак не трогает. А тут – на тебе! А Мухаммед-то хорош! Не знаю, правда, чего он в ней нашел. С таким бы и я не прочь при луне…