Тамерлан

Европа Китая не знала до тех пор, пока ее с ним не познакомил Марко Поло. Напротив, иранский мир всегда поддерживал с Китаем контакт и испытывал на себе его мощное влияние. Политические и экономические связи между ними осуществлялись постоянно как по суше (Шелковый путь), так и по морю, что, впрочем, не помешало возникновению идеализированного и даже почти фантастического представления о Дальнем Востоке, столь близком и столько же далеком. Монгольская гегемония одновременно расширила знания о Китае и укрепила миф о нем. Великие ханы, законные владетели всех монгольских улусов, даже когда их предводители вели себя как независимые государи, еще при Хубилае поселились в Пекине, где под именем Юани заняли место в ряду китайских династий. В некоторой степени Китай теоретически властвовал над Ильханами, Золотой Ордой и Джагатаидами.

Изгнание монголов в 1368 году никак не повлияло на сложившуюся ситуацию. Династия Мин, наследница Юаней, полагала, что все, признававшие превосходство ее предшественников, должны признать и ее главенство. Так думать принужден был и Тимур. Блоше считает, что эту мысль он усвоил «без труда», но мы вправе предположить, что Тимур с нею смирился скрепя сердце: его гордыня могла этому подчиниться с большим напряжением. Несомненно, нам возразят, что, согласившись действовать от имени ханов-марионеток, он вполне мог оказывать почести «Великому хану китайскому», который стеснял его не больше них. Мы, напротив, полагаем, что он разницу чувствовал прекрасно: формальный суверенитет, признаваемый им за джагатаидским ханом, компенсировался подлинным авторитетом, коим он действовал на него; претендовать на возможность воздействовать своим авторитетом на Китай он как раз не мог.

Все указывает на то, что Тимур чувствовал себя униженным. Нетрудно догадаться, с каким удовлетворением от возможности досадить китайцам он принял решение пойти на них войной. Принимая однажды в Самарканде иностранных дипломатов, он не мог устоять перед соблазном выказать больше уважения послу далекой и крошечной Кастилии, нежели представителю заносчивого Сына Неба, заявив последнему, «что ему надлежит сидеть ниже, поскольку он является послом бандита и его личного врага». [122]

Официальные историографы Тимура, как и хронисты его преемников, за исключением Абд аль-Разака Самарканди, хранят полное молчание о связях, существовавших между Тамерланом и Китаем, явно надеясь, что память о них утратится. Подчеркивать зависимое положение Тимура никому не хотелось. Этой меры предосторожности, конечно, оказалось недостаточно и пришлось вести идеологическую кампанию в поддержку идеи чистокровно-монгольской принадлежности династии Мин (Шахрух даже выводил ее происхождение от потомков эмиров-Джагатаидов). В письме от 1412 года в Пекин помимо прочего Шахрух упоминает о «дружбе» его отца с Сыном Неба.

Более многословные китайские источники совсем по-другому подают информацию. Упомянутое письмо от 1412 года является ответом на записку китайскую, где, расставляя все точки над говорится, что Тимур «признал себя вассалом… и никогда не переставал слать подарки и послов». Что касается дипломатических миссий, направлявшихся Тамерланом, то в китайских летописях сохранились записи под 1388, 1392 и 1394 годами, и все позволяет предполагать, что имелись и другие. Они указывают на то, что Великий эмир отчитывался о своих поступках и завоеваниях точно так же, как Джагатаиды, Джучиды и Ильханы, чем признавал, что совершал их от имени государя династии Мин. Что до миссии 1394 года, то документы уточняют, что Тимур отослал в качестве дани двести лошадей и в очередной раз подтвердил уважение к императору. Сам по себе дар скромен, но символичен. И этого довольно.

Позволительно спросить, по каким соображениям Тимур так долго поддерживал с Пекином эти отношения вассальной зависимости, в конечном итоге довольно тесные. Бояться, что Китай объявит ему войну или в чем-либо ущемит его права, ему не приходилось. Был ли он так осторожен, что не хотел подвергать себя ни малейшему риску в этом отношении? Вероятнее всего, он подчинялся некоторым экономическим потребностям. Известно, что он очень интересовался вопросами международной торговли, и обмен товарами с Китаем являлся для него фактором наиважнейшим. Надо было любой ценой добиваться того, чтобы у Китая не имелось никаких поводов для его прекращения или торможения. [123]

Самолюбие, страдавшее при отправке очередного посольства, почти мистическая тяга к Китаю, требование возвращения всего наследства Чингисидов — таковы причины, по которым Тимур задумал очередную кампанию. Но, как всегда, он придал ей совершенно иную мотивацию, уверяя, что подошел к такому возрасту, в каком уже думают лишь о прощении за совершенные ошибки, и что «священная война» с «неверными» является, как сказал пророк, самым лучшим средством для его обретения. Пожалуй, это был единственный случай, когда он не искал «неверных» там, где их нет.

Выступление в поход на Китай