"Таможенный досмотр"

Можно считать, что такая внешность, как у Валентиныча, для работника оперативного отдела — подарок. Но, в конце концов, с любой другой внешностью у нас можно работать не хуже, если, конечно, ты не в закрытом режиме. В начале работы я учился описывать собственную внешность несколькими фразами, не раз составлял свой словесный портрет: “Мартынов. Рост выше среднего, сложение сухое, лицо овальное, волосы русые, глаза карие, расстановка нормальная. Скулы слабо выпуклы, уши прижаты, нос прямой. Ноздри расширены больше обычного, брови светлей волос. Татуировок нет. Особые приметы — родинка под правой лопаткой”. Мои детали и особенно особая примета тогда, в начале работы, не давали мне покоя. Я думал о них даже во сне. Но у кого этого не было? Было у меня, будет у каждого, кто сделает первые шаги на нашей работе. Особые приметы есть у всех. Деться от них куда-то невозможно. И я раз навсегда воспринял истину — главное не в твоей внешности, а в тебе самом.

Размышляя над всем этим, я пересек небольшую улочку за универмагом; здесь начинались кварталы высоких, типичных для Таллина начала века четырех- и пятиэтажных домов. В одном из них размещается наше управление. Честно говоря, сейчас, проходя по знакомым улицам, я готовился, как обычно, впрячься с утра в текучку, то есть заняться разбором множества мелких дел, которыми обычно бывает перегружен любой оперативный отдел приграничной и портовой зоны. Среди этих дел может оказаться все, что угодно: от споров по нарушению территориальной зоны до нарушения валютного режима. Или, как мы говорим: весь мусор наш. Рабочая номенклатура — сотрудники среднего звена. Такие, как я, или, скажем, Ант Пааво, с которым мы уже два года сидим вместе в нашей четырнадцатой комнате. Кстати, об Анте мне не раз еще придется говорить подробней. В общем, я сознавал — не всегда текучка вызывает восторг и энтузиазм. Именно об этом я подумал, входя в дверь управления, предъявляя пропуск дежурному и поднимаясь на второй этаж, туда, где размещалась приемная и кабинет Сторожева. Естественно, как только я заглянул в дверь и кивнул стучащей на машинке секретарше Гале, с другого бока тут же возник Ант. Привычная согласованность. Как всегда, у нас с утра дела к Сторожеву.

— Валентиныч у себя? — спросил я.

— Сергей Валентинович говорит с Москвой.

Мы с Антом переглянулись. Такой ответ мог означать только одно: Галя сегодня не в духе. Ант сделал почти умильное лицо, пытаясь смягчить обстановку:

— Галюша, когда дали Москву?

— Уже давно, Ант, милый. В семь пятнадцать.

Кажется, поговорить с шефом сейчас, утром, не удастся. Жаль, тогда бы я мог спокойно спланировать свой день. Хотя я мог бы обойтись и без советов шефа, от текучки все равно не уйти. Как будто подтверждая это, на Галином столе раздался звонок внутреннего телефона. Галя сняла трубку, долго слушала, поглядывая поочередно то на меня, то на Анта. Судя по ее реакциям, кажется, говорили снизу, из приемной управления.

— Хорошо, — наконец сказала Галя и на секунду закрыла трубку. — Ант, ты сейчас свободен? Явщик. Говорят, малоинтересный.

— Давай, что уж там, — нехотя кивнул Ант.

— Да, я поняла. — Это Галя сказала уже в телефон. — Проведите его в четырнадцатую.

Эти короткие реплики были привычны. Четырнадцатая комната — наша. “Явщик” — человек, явившийся с повинной. Малоинтересный — значит, явка с повинной по первым данным не связана с чем-то серьезным. Верней всего с повинной явился какой-то мелкий фарцовщик. Или начинающий спекулянт.

— Ант, его уже ведут к тебе, — Галя положила трубку. — Спеши.

— Все, ушел. — Ант кивнул нам с Галей и исчез в коридоре. У меня по моим подсчетам было еще минут пятнадцать. Я с благодарностью подумал об Анте. ведь он мог сейчас, сославшись на какие-то свои дела, свалить этого явщика на меня. Но Ант, умница ты моя, поступил благородно. Взял на себя эту совершенно некстати появившуюся с утра заботу. Причем особых поводов для того, чтобы так сблизиться, у нас с Антом как будто не было. Я — москвич, вырос в Москве, учился в московской школе и, конечно же, был совсем далек от того, что было с детства близко и понятно Анту. А именно — жизнь на маленьком эстонском хуторе, на побережье, где детей с малых лет приучают к работе на земле, к уходу за скотом, где мальчишка с восьми-девяти лет уже выходит с отцом в море на малых сейнерах за рыбой. Ант, правда, не пошел по стопам родителей, крепких хуторян, а решил стать юристом. Увлекался спортом, стал чемпионом Эстонии по стрельбе из пистолета. Еще первокурсником по воле случая отличился в народной дружине — участвовал в задержании особо опасного преступника, по окончании юрфака по рекомендации райкома комсомола Ант Пааво был направлен к нам в управление на оперативную работу.

Я знал, что, пока Ант допрашивает явщика, Валентиныч может вот-вот закончить разговор и я успею поговорить с ним. Но Галя, пожалев меня, сказала, продолжая печатать:

— Володя, лучше не жди. По-моему, это надолго. И потом для тебя есть бумаги, так что займись.

— Что за бумаги?